НОЧНОЙ БАРАБАНЩИК (Поэма с двумя вариациями)
2003, 2004 гг.
А.И. Солженицыну
В двенадцать часов по ночам Из гроба встает барабанщик… В. Жуковский. «Ночной смотр»*
В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик… Проклятые строчки крича, я, полночи вечный обманщик, в объятьях бессонниц пою бессмертные строчки ночные, но нет! – из могил не встают святые солдаты России.
Их души давно в небесах, а кровь и поныне их бродит березовым соком – в лесах, березовой песнью – в народе… Блаженны – Донской и Колчак, блаженны – Суворов и Врангель. Вам – эта России свеча! Вас – помнит России ангел!
…В двенадцать часов по ночам из гроба встает Император и смотрит – как рубят с плеча и с вилами ходят – на брата! И смотрит – как рвут на куски земли нашей плоть и умело вытравливают ростки великого русского дела.
Несёт русской крови река крамолу и черные речи: от Разиных – до ЦеКа Вот им – эти черные свечи! Двойною блокадой столиц не вас ли корить – комиссаров, ласкавших соседний нацизм и в свой – посылавших на нары?!
Но свят еще Невского меч – снята с Петербурга блокада… И есть – кому в землю здесь лечь, коль скажет Россия: надо! И сызнова Питер наш жив, и с именем лживым – расстался: анафема вам, мятежи, и красным вашим повстанцам!
– Анафема, – скажет Москва, – прощайте блокадные годы! Устали: от крови – река, от красной чумы – народы! Устали – судьба и жизнь; устала – кривая дорога, устала правда – от лжи, и Русь устала – без Бога!
– Аминь, – я вам всем говорю, очистившимся от мрака, – да будет Россия в раю, паденье свое оплакав: убийство – своих святых, убийство – знамен и веры, убийство – за вольный стих в тюрьмах советской эры!
Вот слезы – позор и стыд, вот слезы – в ночи расстрелы, молчанье – глухих обид, и голос – убитых смелых. Ты слышишь? Вот всхлипы вдов и всхлипы детей приютских – отзвук смертельных слов свинцовых речей революций.
О, пусть хоть одна слеза прольется в ответ им – каждым, кого этот грех связал: не всё ведь и в нас продажно! Оплачем бесчестье своё и искренние химеры, столетнее забытьё и мертвых своих – без меры…
Вот слезы – о Русской земле, о чести российской и славе, давно оскверненных в Кремле в безумной октябрьской расправе, где русский в тех дьявольских днях рвал брата же русского в клочья, чтоб лечь всем на русских полях – средь братских посмертных урочищ;
о павших блаженных полках, гвардейцах Христовой России – её не предавших штыках, о тех, кто главы не сносили, но, волей Господней, легли – в Сибирях, Тамбовах, на Волгах – под своды родимой земли, под знаменем белого долга;
о россах, пришедших в Берлин, и тех, кто украл их победу – твою! – о, советчины сын, её же отравленный бредом, – чтоб, так победив, не понять: лишь чудо Российской Отчизны да Бог наш сломили ту рать – не тот твой возлюбленный изверг;
о том, что доселе не внять простейшей сей истине дедам: одна нам лишь Родина-мать да Бог наш – дарили победы; что в сердце под спудом жила не свора Кремля, а Россия, и не большевистской была, а русской – российская сила;
и маршал служил не ЦеКа, и свечку не нёс к мавзолею, но лишь под шинелью рука крестилась – наружу не смея; и зэк шел – свободный вполне для пули, штрафбат проклиная, в апрельском победном огне – чтоб в зоне вновь маяться в мае! Оплачем лукавые дни и жадность надежд тех опасных, с которой мы верили в них – прекрасных, проклятых, напрасных, чтоб сквозь человечье зверьё, Россия, твой путь обозначив, полночное слово моё кричало: Восплачем, восплачем! –
о том, как во тьме пауки, плели нам смертельные сети, чтоб в них хитрецы-мужики ловились – как малые дети! – и, грабя именье, в огонь бросали свою же судьбину, не пашню сгребая в ладонь, а зоны колымскую глину!..
о том, как засевшая шваль в святыне кремлевской на троне – не знала о слове «жаль», но знала «сгноим» и «изгоним»; о том, как в измене народ – себе же, своей же России! – не с ними ль водил хоровод? не адские ль звезды носил их**?
В двенадцать часов по ночам – ни тени солдатской, ни тени: как прежде: тела – по гробам, а душам – чтО наши боренья? Но знаем и мы ведь теперь, как честь наша русская пала – когда Государя на смерть свели по ступеням подвала;
и знаем, что проклят был час, когда вслед бесовским усильям звериное царство у нас явилось – в обличье России, когда подменяя её и образ, и Божье подобье, громило святыни зверьё – и пращуров наших надгробья!
И с отчей тоской Патриарх, взывая о милости к Небу, вновь видел в сих грешных сынах – лишь к зрелищам тягу и к хлебу, когда отрекаясь Христа, Его предавая Россию, кричали: «Эх, эх, без креста!»***, и хлеб этот с кровью месили!
И, ширя злодейства размах, блаженно его ожидая, росли на кровавых дрожжах, проценты и трупы считая – чтоб – сердцем черней, чем смола – Иуд легионы поднявшись, срывали колокола, как крест свой с груди – чуть раньше! Чтоб славя свой черный октябрь и дьяволу кланяясь в пояс, молились на слово «грабь», зверея при слове «совесть»! Чтоб те, кто сквернил нашу Русь в затменье том эС–эС–эС–эР-ом, меняли «Марий» – на «марусь»****, иконы – на револьверы!
И ангел железный ЧеКа, кончать москалей всех мечтая*****, с той юности польской – о, как! – ты вырос, подряд всех кончая, чтоб здесь, под портретом твоим, и внуки твоих комиссаров считали, что ими храним народ – тот, что выжил на нарах!
И ныне, и ныне опять, мечтая о прежней их воле, не прочь бы Россию распять, но только, пожалуй, довольно! Довольно нам ваших рацей, и звезд, и кровавейцшх тряпок – будь проклят и ваш мавзолей, и куклы бесовской остаток!
Греми же, ночной барабан – звучанье иных измерений, – и грохот, как прежде, твой рьян, и нет нам ни в чем извинений! И с правдой, как прежде, в ладу, кричу я две строчки – на память: – Убийцы России, в аду пусть дьявол целуется с вами!
В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик – и бьет в барабан он с плеча, и тащит его он, и тащит… Но нет – не зовет он улан, но нет – не нужны и драгуны, и сам Император – не зван, с извечною думой угрюмой.
Давно здесь они не нужны – баллады истлевшей планеты, распаханы здесь все межи меж смертью и жизнью вот этой; и смертью отравлена жизнь советчины – чуть ли не века… Скажи, барабанщик, скажи: – Я РУССКОГО жду человека!
_________________________________________________________ * Тема баллады Жуковского – смотр «теней» французской армии призрачной тенью Императора Наполеона. ** Пятиконечная звезда, пентаграмма – «распространенный магический знак, символ сатанистов» (Новейший словарь иностранных слов и выражений. М., 2002. С. 617). *** О написании поэмы с этими словами А. Блок впоследствии, осознав всю бесовскую суть революции, горько сожалел. **** «Марусями» назывались машины ГПУ-НКВД, увозившие арестованных. ***** Известно, что Ф. Дзержинский с юных лет ненавидел Россию и даже мечтал о шапке-невидимке, с помощью которой он мог бы уничтожать «всех москалей».
ВАРИАЦИЯ I
Там виден камень гробовой В тени двух сосен устарелых… А. Пушкин. «Евгений Онегин»
В двенадцать часов по ночам из гроба встает барабанщик – и бьет в барабан он с плеча, и тащит его он, и тащит… И вечно стуча в тишине, качелью качаясь упорной, на белой бессонниц стене все мечется маятник черный! Покорен проклятым часам, едва уж ползет барабанщик, и черви ползут по плечам, и череп глазницы таращит; и слишком тяжел барабан, и хочется только покоя – но снова он полночью зван и лоно покинул земное.
Я знаю – он должен сказать, я знаю – к тому он и призван, что все-таки есть благодать и в этой вот строчке капризной; и палочки грозно подняв – стихов полуночных мессия – он бьет, этот галльский маньяк, в твои барабаны, Россия!
Да здравствует эхо баллад спасенной тобою Европы – в российских колоколах, поэтах, певцах и эзопах! Твои – эти трели тревог, твои – эти жалобы галла... – Сыграй, брат, как славен наш Бог, коль Франция тАк побежала!
Твои – эта дробь и раскат, и строки «из пламя и света»*, и лермонтовский закат – у пушкинского рассвета, и мельницы плеск на реке, и «гости съезжались на дачу»**, и смех, и сирень, и крокет, и в домике Лариных плачут.
И снова на сердце те дни – как память наследных надгробий: от Шиллера и Парни до Ленского – в том сугробе... И снова – как тот пастушок под сенью двух сосен, где камень, – я тоже плету лапоток российской Камене на память***;
и я, драгоценный глагол готовясь распять на странице, – я сам – головою об пол – готов Александру молиться; и вот Михаилу – свеча, чтоб виделось выше и дальше, когда по российским ночам вдруг снова гремит барабанщик.
Ах, память, ах, память, не бей в глухие свои барабаны: что толку пускать голубей в давно нас забывшие страны? И хлещет не клюквенный сок на жизни полуночной сцене, и пулю пускает в висок – вновь друга убивший Евгений.
…В двенадцать часов по ночам, из гроба встает барабанщик, в двенадцать часов по ночам – как раньше, как раньше, как раньше…
2003
———————————————————————————— * Из стихотворения М. Лермонтова «Есть речи – значенье…». ** Строка из наброска к неосуществленному роману А. Пушкина. *** Ряд аллюзий на темы седьмой главы «Евгения Онегина».
ВАРИАЦИЯ II
Блажен нам земной пантеон под сенью отеческой липы, но трижды блаженнее он – где живы все те, кто убиты! Кто пулей сражен над рекой, кто смертью в постели настигнут, – не нужен им – вечный покой, и души такие – не гибнут! Кто родины веру и честь хранил здесь до братской могилы, и нам завещая не месть, а правды бессмертную силу, – они и сегодня за нас предстатели в мире высоком, не пряча испуганно глаз пред Неба Всевидящим Оком…
И Пушкин, и Тютчев, и Блок, в любви признаваясь России, ее целовали порог, но милости – нет, не просили. Ее не попросишь и ты в судьбе наших дней окаянных, следя в ней родные черты, – как кровью кропящие раны, они проступают и здесь, под вывеской этой фальшивой, но тем уж – что всё-таки есть, я верю – мы всё-таки живы!
2003
|