Ночью, при свете единственной в небе звезды
книгу читаю, что набрана мелким курсивом;
тянутся в ней отвлеченного смысла бразды,
тонут во мраке небес излучением синим.

Яти и еры сплетаются в музыку слов,
Слов красота совершенна и неуловима,
но ощущенье прозрений мерцающих снов
мне возвращает небесное хладное вымя.

Робко к источнику тайных гармоний припав,
словно бы Ромул к сосцам жизненосным волчицы,
чувствую я, как змеится наитий тропа,
а сокровение слова еще только снится.

Но пробужденье, как силу набравший шаман,
тянет гирлянду глаголов и в смерч увлекает,
и расползается, рвется, уходит туман,
звездная пыль вензелями мелькает, мерцает.

Вот, завихряясь, слетают на холст нонпарели,
и появляется песня неясным эскизом;
спета не мною она, а неслышной свирелью -
только записана мною в немом пароксизме,

в муках восторга, в сражении, в дерзком боренье.
Плещется холст, испещренный, как древнее знамя,
а на холсте - проявляется стихотворенье,
Будто бы мною начертано - кто его знает!

И за плечами моими шуршит оперенье...
Так и живу, и земного не чувствую зла я,
Так и живу, ощущая полет и паренье...
Кто написал, я не знаю
не знаю...
не знаю...