Со мною навсегда двадцатый век.
Отравлен им, как опиумным чадом,
Гляжу в него из-за прикрытых век
Как в зеркало – без страха и пощады.

Я вижу: кровь и похоть, и угар,
Мозг превращающий в дрожащий студень,
От ненависти белый глаз врага –
На линии одной со срезом дула,

Дым черный над балтийскою волной,
Еще – другой, стелящийся с откоса
От паровоза. Руки за спиной –
В привычной сцепке. Ночи и допросы,

Колонны, сбитые в бравурный марш,
Костры из книжек - как-то вдруг – запретных
И в детских тонких пальцах – карандаш
В учебнике черкающий портреты,

И снова дым – над пепелищем дым,
И миллионы высеченных в камне,
И среди звезд –полет иной звезды,
И женщину с младенцем. Это – мама.

Мираж свободы – в песнях у костра,
И флаги – на броне стальных громадин,
И в цинках – юных, павших не за страх
В чужих краях, но с верой, что так надо.

2
Был разным многотерпеливый век –
Серебряным и траурно-кровавым.
Но голос свой не прятал Человек,
Хлебнувший его гибельной отравы.

И страсть, и горечь выносив в себе,
Сгорая от мучительных вопросов,
Век как клеймо на собственной Судьбе
Нес он – поэт, глашатай и философ.

Аскет, влюбленный, книжный червь, чудак,
Ниспровергатель тронов и кумиров,
Вне рамок, с сердцем, что всегда не в такт –
Он со-творец и провозвестник мира.

И в этом мире – одинок и наг,
Так неудобен, угловат и странен…
Двадцатый век был щедр на имена.
Их Судьбы кровоточат в нем как раны.

3
Так много голосов звучит во мне,
Разбуженных тобою, век двадцатый.
Их лица – нет, не лики на стене,
Они в строю, как старые солдаты.

По ним в пути сверяя каждый шаг,
И непохожестью на них похожий,
Наследным серебром делюсь в стихах
Я с теми, кто меня прочтет, быть может.