Шволежер венчается со смертью, догорев в бреду тяжелых ран. Гордый дух его, над русской степью превратившись в призрачный туман, полетит к верховию Дордони, постучиться ночью в старый дом, чтобы на отцовские ладони проливаться горем да вином; и упав стремительным порывом в семизвучный строй печальных лир, вновь поднимет голос свой над миром: «Toutt-allons, enfants de la Ampire!» «Toutt-allons!» - Стоят штыки и пики словно лес взростивший в битвах трон. Смотрит в даль – на огненные блики, со своих вершин Наполеон... Что он видит? Дрезден и Варшава стройными полками гренадер перед ним проходят словно слава «Ordre! A la guerre comme a la guerre». А в дыму, да в скрежете металла, где безумцы молятся: «Aura!». Шепчут губы старого капрала: «Saint Denis, ah, a bon chat bon rat. C’est la vie! Mon cher, entre nous soit dit du sublime au ridicule il n’y a qu’un pass». Умирать, живя чего-то ради, нам судилось, кровью искупя эту землю. Крики, взрывы, стоны... Чёрный мерин мёртвого несёт. И лежат полки и эскадроны за чертой Семёновских высот. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вечер пал, а русские берёзы всё горят средь белых стен Москвы... Кровь остыла. Боль да вдовьи слёзы ронит ветер на шелка травы.
|