ДЕД ПЁТР

То было в те годы, которые ныне
Одни вспоминают, впавши в унынье,
Другие ж, напротив, светясь от улыбки,
И их примирить - нет глупее ошибки.

Хоть годы давно и канули в Лету,
Но их вспоминают, начавши беседу,
И называют порой то "великим застоем",
То "социализмом", "счастливейшим строем".

Я же, избегнув словесного блуду,
В оценку годам тем вдаваться не буду,
А вам расскажу, отложив все дела,
О деде Петре из глухого села...

В те годы пришлось "водилою" мне
Вдоль-поперёк колесить по стране.
А наши дороги, вы знаете сами, -
Вытрясут душу да с потрохами.

И так уж случилось, что в ночь, в непогоду,
Решив проскочить через речку по броду,
Загнал я, по дури, старушку машину
По самые оси в вонючую тину.

Со зла чертыхнувшись этой проказе,
Пошёл я в село по дождю и по грязи,
Что виделось мне в ночном полумраке.
А в нём - ни огня, ни лая собаки.

Хоть стояла погода холодной, сырой -
Не вились дымы над печною трубой,
В домах же все окна досками забиты,
В сады-огороды калитки закрыты.

Казался пустым, обезлюдившим край,
Словно войной прошёл здесь Мамай
И вырезал всех до седьмого колена,
Иль силой увёл до ордынского плена...

В те дни-времена по России немало
Таких вот сёл и деревень стояло.
Решением съезда партии власти
Гнали крестьянство в беды-напасти.

Как в кучу большую валят навоз -
Сгоняли их всех в единый колхоз.
И делалось это не ради проформы -
Держала страна свой курс на реформы...

Дрожа от озноба, промокший до нитки,
Я брёл по селу от калитки к калитке -
А вдруг отыщу, а вдруг обнаружу
Застрявшую здесь живую всё ж душу?

И в старом дому с обветшалою крышей,
Где стены смотрели вздувшейся грыжей,
К церковной ограде прижавшемся боком,
Заметил в окошке я блик ненароком.

Двери открыл, отозвавшись на стук,
Годами согнутый, словно паук,
Худющий, как щепка, с седой головой
То ль человек, а то ль - домовой.

Впустив меня молча, к столу он присел
И цепко глазами всего оглядел.
А я же смотрел на убранство хибары:
В углу покрывалом укрытые нары,

Тумбочка рядом, с книгой раскрытой,
Шкаф под посуду, резьбою увитый,
Русская печь, белёная мелом,
Стол небольшой под полотнищем белым,

Два табурета, огромный сундук,
В косы увитый висит над ним лук,
Потёртая вся доха из лисы,
Шапка-ушанка, с кукушкой часы,

У самых дверей рукомойник прибит,
Под ним медный таз, утративший вид,
Пара галош и разбитых штиблет.
Чисто, уютно - излишества нет.

И лики святых за рядом ряд
Повсюду по стенам в притирку висят,
А прочь прогоняет стоячую мглу
Свеча на столе и лампадка в углу.

И был со святыми схож тот старик:
Ну, точно с иконы списанный лик:
Лицо с желтизной, голова в серебре,
Словно под снегом была в декабре.

Вонзается в душу взглядом столь ж остро,
Телом сухой, невысокого роста,
Но кажется твёрже и крепче гранита
И словно бы святость с ним рядом разлита.

Закончив смотрины, сказал вдруг старик:
"А ну-ка, ответь-ка, внучок, напрямик,
Что в непогоду в забытое село
Тебя среди ночи тащило, вело?"

И я рассказал, что случилось со мной:
"Сдавши свой груз, спешил я домой
И в грязь, в непогоду, считай среди ночи,
В воду загнал машину по оси.

Вымок до нитки, застудил свои ноги,
Бредя до села по разбитой дороге.
Устал, как собака, в грязи, вон, я весь,
Но помощи, видно, не будет мне здесь.

Так дай хоть согреться, прошу, у печи,
А что потревожил - за то не взыщи.
Лишь только забрезжит в небе рассвет
Уйду от тебя с поклоном я, дед"...

"Ты дедом Петром меня величай,
К столу проходи, на травах пей чай -
Глядишь и усталость свалится с плеч
И дальше затем продолжим мы речь".

И чая тепло, словно жаром огня,
Растекалось по телу внутри у меня.
И точно, усталость мало по мало,
Но всё ж уходила, меня отпускала.

А за окном непогода совсем разгулялась
И ливнем в окно неустанно стучалась,
То бухала ветром в закрытую дверь,
То в трубу завывала, как раненый зверь.

Казалось, разверзлись небесные хляби,
В грязь превращая дороги и зяби,
Заливая водою округу играя
И словно не будет непогоде той края.

Вели за столом мы не спешно беседу -
О жизни своей отвечал я всё деду
Кто я и чей, где родился, где рос -
Затем уж и сам ему задал вопрос:

"А ты-то, дед Пётр, кто будешь таков?"
"Родился давно я, на стыке веков, -
И стала чтоб ночь короче для нас,
Начал издалёка дед Пётр рассказ, -

В Самаре в ту пору семья проживала -
Отец был судья, а мать врачевала.
Имели свой дом с мезонином и садом
С красавицей Волгой почти что и рядом.

Чтоб не набраться уличной дряни,
Я рос под присмотром старенькой няни.
Но все же порой я от ней убегал,
Мячи по-над Волгой с друзьями гонял.

Стрелял из рогатки и лазал в сады,
Банки вязал котам на хвосты.
И хоть не однажды познал я ремень -
Всё ж телом крепчал, становясь как кремень.

И может за это, решила родня
В кадетскую школу отправить меня.
В той школе легко без лени и скуки
Я стал обучаться военной науке.

К выпуску шёл кадетский наш класс,
Но четырнадцатый год тут грянул как раз.
Экзамен пришлось сдавать уж в полях,
Где с германцем сошлись в жестоких боях.

Вставала пред нами земля на дыбы,
Осколок и пуля ложили в гробы
Иль превращали мальчишек навек
Страшною раной в обрубки, в калек.

Хоть побывал в боях я не мало,
Но чаша сия меня миновала,
Словно Господь, стоя предо мною,
Меня прикрывал Своею спиною.

Однажды, как помню, выйдя из бою,
Был поражён я шинельной полою -
Десятками пуль, словно молью побита
Похожею стала пола та на сито.

Штабс-капитаном семнадцатый встретил.
Деникин в ту пору меня заприметил.
И верою-правдой, как научен, был жить,
Ему адъютантом тогда стал служить.

А тут и пошёл по России разброд -
В Гражданской войне столкнули народ
И поделили разом всех нас несчастных
На "воинство белых" и "воинство красных".

Не видала Россия большего срама
Чем тот, что явила кровавая драма.
Она поломала судьбы у многих,
Превратив их в изгоев иль душою в убогих.

Я не ушёл за границу, как Деникин, к примеру,
А в сердце, храня к России всё ж веру,
Снявши погоны, рванулся к Самаре -
К родителям старым, к невесте Тамаре.

Думал я там от ЧК затеряться
И в жизни своей чуток разобраться.
И месяц с опаской, пусть и пугливо,
Но прожил с Тамарой я всё же счастливо.

А затем уже взяли меня в оборот -
И в тюрьмах лет десять встречал я восход.
Затем - поселенье вот в этом краю,
Где, видно, и встречу смерть я свою.

В Самаре же не был я больше ни разу -
Не стал нагонять слезинки до глазу -
Для родных и знакомых я сгинул навек,
Как "враг народа", пустой человек.

Да и по годам выходило, что родителей-то нет,
А милой Тамары, зачем искать след? -
Было к поре той ей под сорок уже,
А я ж её помнил девчушкой в душе.

И жизнь не хотелось ломать ей к тому ж -
Слыхал ведь вдобавок, что есть у ней муж,
Что растят они сына, красавицу дочку...
На прошлую жизнь поставил я точку.

Отложил только в память, вырвав из тьмы,
Мгновенья тех встреч, в которых мы
В счастье купались, как в воду войдя,
Пылко и страстно друг друга любя.

А годы летели вперёд и вперёд,
В безбожное время вгоняя народ -
И рушили церкви, рубили иконы,
Одежду святых - коням на попоны.

Всё дозволялось злобному хаму.
И стал забывать люд дорогу к Храму.
Уже не вставал, молясь на колени,
И в красном углу - не Христос был, а Ленин.

"Религия - опиум есть для народа!" -
Кричали порой, собравшись до схода.
И пошлым то было, отвратным нутру -
Я ж с верой родился и с верой ж умру.

Не позволяя себе душою быть слабым,
Я веру пронёс по всем по этапам,
И здесь, в поселении, храня любовь к Богу,
Старался заблудшим помочь понемногу.

Вот в этой хибаре, под этим вот кровом,
Лечил от недугов травою и словом
И здесь же тайком, при свете свечей,
Крестил я младенцев средь тёмных ночей.

Хоть Духовную школу я не кончал,
Но веру мою народ привечал.
Да и в нём, прошедшем кровавое сито,
Вера в Бога всё ж была не убита...

Не думай, что я, отдаваясь весь вере,
Не вкушал той жизни в достатке и мере -
И гнула меня, и ломала она,
Привстать не давая с колен из дерьма.

Особо досталось в годах сороковых -
Тогда полегли средь трав луговых
В жестоких боях у Волги-реки
Сельские все, считай, мужики.

Казалось, округу слезой залило,
Когда "похоронки" слетелись в село.
Но прав был когда-то великий поэт,
Сказавший про баб, что держат весь свет.

Отголосив, оплакав мужей и сынов,
Тащили те бабы, молча, без слов,
Тяжёлую долю в колхозных полях
И рвали силёнки, как кони, в натяг.

Тянул свою лямку и я среди них.
А ночью читал из Псалтыря стих
И на коленях стоя, с сердечным стоном
Клал у икон поклон за поклоном.

И Бога молил дать миру спасенье,
Простить все ошибки, все согрешенья,
Чтоб мог вновь поверить, как верил когда-то,
Что Слава Господня не тленна и свята...

Но, видно, не только война носит беды -
Жили мы тяжко и после Победы:
То гиб урожай дочиста на корню,
То падал скот десятком на дню.

А стало немного всего лишь лучшей -
В одну всех усадьбу погнали взашей.
Мол, легче хозяйство в едином вести,
Сподручней метлой по сусекам мести.

И ныне в селе из сотни дворов
Тепло сохранил один лишь мой кров.
Вот так, внучок, свой крест и тащу..."
И старик замолчал, уставив взгляд на свечу...

Хоть непогода вела своё дело,
За мутным стеклом всё же чуть просветлело -
Утро спешило ночи на смену.
А я душой чуял в себе перемену:

Я злым и усталым вошёл в этот дом,
Но побыл немного - стал чище нутром,
Искал в глухомани в ненастье подмогу -
Нашел же святого, служителя Богу...

Случайность иль нет, но мне повезло -
В полдень заехал трактор в село.
С трактористом в момент
я тотчас столковался
И с дедом Петром с поклоном расстался.

Сквозь всё село, меся грязь и глину,
Трактор тащил к дороге машину.
И долго с крылечка смотрел ещё вслед
То ль Пётр святой, то ль просто всё ж дед...

Лет через пять был я вновь в том краю -
Тот же брод через речку, а село - не узнаю:
Пепелище лежит, целых нету домов,
От церкви остался разбитый остов.

А от хибары старого деда
Вообще ничего - ни хлама, ни следа.
И некого расспросить - вокруг ни души,
Лишь небесную синь пронзали стрижи,

Орали грачи надрывно от злости,
В драке сойдясь на забытом погосте,
Да рыжий пёс, что стоял у обрыва,
Смотрел на меня, как дитя, сиротливо.

И думой объятый, метаясь душою,
Сидел я в тоске под засохшей ветлою,
О грузе забыв и о дальнем пути,
Пытаясь всему объясненье найти...

Умчали годы, словно ветра,
Оставив мне память про деда Петра.
И Богу молясь, отдавая поклоны,
Я лик его вижу, глядя на иконы...