Был ли глас вопиющего криком
Или хрипом в безумной ночи,
Но центурии в серых туниках
Не боялись кровавить мечи.

И с тех пор я свою Одиссею
Продолжаю, открытый ветрам.
Я на пашнях Галута рассеян
С той поры, как разрушен был Храм.

Все равно мне, весна или осень,
Тишина или птицы поют,
Я зерном в эти пашни заброшен
С той поры как отправлен в Галут.

И под солнцем чужим прорастая,
Устремляюсь в безбрежный простор,
Прославляем, любим, проклинаем
И ведомый толпой на костер.

Пусть и многое мне обломилось
В каждом новом моем далеке,
Где едва ли не главная милость –
Говорить на чужом языке,

Ароматы садов ощущаю
И пожарищ обугленных дым.
Ну, не знаю родного! Не знаю!
Тот, что был, тот и стал мне родным.

Никогда ничего не менялось
На моих бесконечных путях.
Я судьбе благодарен за малость –
Что живет моих предков очаг,

Тот, куда не добраться пока мне
По дорогам, открытым ветрам,
Где стена из тяжелого камня
Ограждает мечеть, а не Храм.