НА ПЕПЕЛИЩЕ
Я в сорок четвёртом средь весны Пришел израненным с войны, А дома нет, как нет села. Куда ни глянь – лежит зола.
«О, Боже мой! Да как же так! – Я вопрошал, сжав боль в кулак, - А где семья: жена, дочь, сын? Иль я теперь навек один?»
А в уши звон, гортань першит, В глазах туман, Слеза бежит И нету сил боль превозмочь… Уходит день. Крадется ночь…
И взял я в руки вновь баул, И в путь-дорогу уж шагнул Как кто-то мне вдруг позади: «Постой, солдат, не уходи!»
Я взгляд назад – окликнул кто? А там – старик годов под сто, В морщинах весь и бел, как лунь, Едва стоит. Падет, коль дунь.
Взглянув в лицо, схожу с ума – То сын родной, меньшой, Кузьма… А ведь ему, коль счет подвесть, Двенадцать лет лишь ныне есть.
С душой в надрыв к нему лечу. Схватил, обнял, «сынок…» - шепчу, Целую в щеки, в лоб и в нос И в белый снег седых волос.
А он стоит, суров лицом, Взгляд в пустоту, как ни с отцом. Хоть закричи. Да что тот крик? Годами юн, на вид – старик…
Горит костер во мгле ночной. Я – на бревне, сын – предо мной, На плащ-палатке сев у пня, Устало смотрит сквозь меня.
Доеден хлеб и сала кус, И чай допит, что с мятой вкус, А мы сидим без слов, молчком. Глуша в себе боль табачком.
Но я прервал молчанье то: «Скажи, Кузьма, случилось что? Где мать, сестра и где весь люд, Что проживал недавно тут?»
Сперва смолчав, забывшись словно, Повел он вскоре рассказ ровно: «Повсюду сея смерть и страх, В село под май заехал враг.
И тут же сразу со стрельбой Стал наводить порядок свой: Порезал кур, свиней, коров, Зерно забрал со всех дворов.
Вон там, - он указал во мрак рукою, - У тех берез, что над рекою, Похож, мол, очень на еврея, С семьей сгубили Еремея.
А помнишь Глухова Федота? Его прибили на ворота За то, что он на внучке Рае Убил насильника в сарае.
Три дня душой навеселе Гулял фашист у нас в селе, Творя злодейство и глумясь, Вгоняя люд в дерьмо и в грязь.
А на четвертый, встав с рассветом, Ушел, ведя скотину следом, Порушив танками мосток, Дорогой дальше на восток.
Да только вышел путь недолог – Попал фашист в лесу под молох. В засаде ночи две подряд Их партизанский ждал отряд.
Под солнцем к полудню катящим, Он встретил их свинцом горячим, Вмиг расколов лесной покой, Лишь командир дал знак рукой.
Вздымая соснам дым в вершины, Горели танки и машины И с кровью, как водой умытый, В траву валился фриц убитый.
Окончен бой. Тишь в небеса. Уходит вновь отряд в леса. Вернув скотину по дворам… Да только радоваться ль нам?
Отряд ушел к себе на базу, А к нам по трем дорогам сразу, Что средь полей змеей извились, В село каратели явились.
И закружила смерть с косою, Роняя в травы кровь росою И люд на землю носом в грядки, Бежавший к лесу без оглядки.
Пробитый пулей у порога Упал сосед – Петров Серега И рядом с ним, прервав свой вой, Жена, лишь миг побыв вдовой.
Под крики «Шнель!» со всех дворов, Овчарки рвутся с поводов И с гривой рыжей, словно конь, От дома к дому мчит огонь.
Сквозь все село на дальний край Ведут в пинки в большой сарай Под смрадом черных облаков И баб с детьми и стариков.
Затем, от крови озверев, Бревном ворота подперев, Мятаясь стаею ворон, Палят сарай со всех сторон.
А я рыдал в своем дворе, Укрытый мамой в конуре Пред тем как враг, толкая в спину, Ее увел и нашу Нину.
Когда все стихло, догорело, Из конуры ползком, несмело Ужом скользнул я к огороду, Через него к речному броду.
Всю ночь под старою ракитой Сидел бедою как убитый, Пронятый холодом до дрожи, Не зная – делать дальше что же?
С рассветом я, движенье ватно, В село свое вошел обратно, В золу и пепел ступив слепо, А там лишь трубы смотрят в небо…
В ночи спав чуть, голодный брюхом, Я, как больной, блуждал все кругом, Счет потеряв прошедшим дням, По здешним ближним деревням.
И стыла кровь, и сердце рвалось, Когда я видел, что осталось В местах красивейших когда-то Взамен дворов и буйства сада:
Все тот же пепел, в небо трубы, В золу поверженные срубы И страшной смертью пораженных – Останки заживо сожженных…»
Сын замолчал, душой метаясь И боль в груди унять пытаясь, Уткнувшись, словно бы незряче, Лицом в ладони, слезы пряча.
А я сидел, глаза в сторонку, Как получивший «похоронку», От горя лютого дрожа, Внутри себя слезу держа.
Но прочь отбросил я нытье – Дается каждому свое: В земле убитыми лежать Иль жизнь под небом продолжать.
А коль я жив и сын – живой, Зачем мне никнуть головой?.. И в полдень рядышком с прудом Стал поднимать я новый дом…
|