Она с заснеженных вершин Спустилась юности далёкой, И залетал я по избёнке, Уже не юноша – детина!
И взгляд её проник в мой дом, В её глазах смеялось время, И тень старинного ярема Мазнула светом и стыдом.
Наивный! Мнил, я что года Голодной ржой источат узы, Но вот взглянул в глаза медузы, И в них блеск стали увидал.
Шагов твоих опять порог Как тыщу лет тому страшится, Но враз срывается десница, Когда чужой какой-то рок
Стучит шагами у двери: Не упустить, впустить, приникнуть, Не облажаться на мякине, Заговорить, заговорить!
Но, полно, помнит ли она Того небрежного подростка, Что крал её портфельчик плоско, И мёрз под елью у окна?
(Хотя наверно всё ж не ель...) Нет, ну товарища наверно Она не стёрла правомерно, ...Но, может, злится за портфель.
Года бегут, как трусы прочь. И свято место станет пусто; Но первые и боль, и чувство Ничто не сможет превозмочь!
Мне кажется, порой, чуть-чуть, Что только чахнущее тело, Что кроной странно поредело, Свой гиблый совершает путь,
А в нём внутри сидит пацан - Душевный, добрый пацанёнок - Голубоглаз и станом тонок, И жизнь его – сплошной обман!
Ну, полно! Что комплексовать?! Но всё ж печально романтичен Тот, кто во мне на дне кирпичном Всё тянет на себя тетрадь.
|