* * *
Я на лавке в час унылый,
у подъезда одинок,
только голубь белокрылый
прыгал радостно у ног.

Я ему насыплю крошек,
поворкуем между дел.
Может, от друзей хороших
он с вестями прилетел?
* * *
Угол с замолчавшею гармошкой,
фото пожелтевшее в стекле,
да чугун с дымящейся картошкой
на простом, но прибранном столе.
Бабушка Меланья, руки в тесте,
светлая улыбка, добрый взгляд.

Все стою на опустевшем месте.
А с погоста вороны галдят.
* * *
Давно засыпали метели
тропинки наших тайных встреч,
теперь я стар для канителей,
хоть с виду и широкоплеч.

Случайно, глупо, без желанья,
я с нею встретился опять.
Какое это наказанье -
стоять, не зная что сказать.
* * *
Где вы, поющие птицами,
юные наши тела?
Где вы, былые амбиции
на удалые дела?

Старцы для барышень мумии,
вроде назойливых мух.
Впалая грудь, слабоумие,
общество глупых старух.
* * *
Почерневшая избушка,
покосившийся забор,
лай забывшая зверушка
да с крапивою угор.

Я с тобой, деревня КрЮки,
я с тобою, дед Евсей.
И сюда, нагладив брюки,
я шагаю как в музей.
* * *
Я за дерево тост поднимаю,
к деревянному кругу зову,
деревянною ложкой хлебаю,
деревянною лодкой плыву.

Зря ли зубы о дереве скалю?
Но предвижу, что люди потом,
в деревянном гробу опуская,
наградят деревянным крестом.
* * *
Суммирую года, увы, к нулю,
несу свой крест пока что за спиною,
и вот уже который год скорблю,
что ты навек сокрыта под землею.

Когда весной в кладбищенском бору
стряхнут могилки белый пепел снега,
то пусть расскажут листья на ветру,
что твой сынок остался человеком.
* * *
Не обрыдли семейные кашицы,
греет дом от зари до зари,
почему ж в календариках нашинских,
что ни месяц одни январи?

За весною весна повторяется,
снова манит сиреневый сад,
но глаза твои не улыбаются.
Я грущу, будто в чем виноват.
* * *
Под ногой скрипит снежок,
спит на кладбище дружок.

Белые холмы вокруг,
а под этим спрятан друг.

Видят сумрачные сны
очи темной тишины.

Здесь не тянет песни петь.
Ну а сколько мне скрипеть?
* * *
Душа поет, летает над сосной
и вся родня на радость в полном сборе,
приветливое небо надо мной,
там ласточки резвятся на просторе.
Не много надо грешному рабу,
какой покой! Вот только бабы воют.
И счастлив я, мне хорошо в гробу,
вот так бы и лежал, да нет, зароют.
* * *
Белый лист послан, может быть, Богом,
и в семье он почти семьянин,
подставляет чернилам он щеку,
словно ворогам христианин.
Предоставит места и халтуре,
стихоплетам новейшей волны.
Рады были бы макулатуре
пионеры Советской страны.