В ознобе ломает, крутит, и броситься тянет на стену, Что режет скалою воздух. Несет тоской за версту. Метафорой сжав предплечье, ручку вонзаю в вену И впрыскиваю густую, чернильную черноту.
И вздыбилась вена волною и накатила небом. За нею - другие волны. Черный, дикий табун По мне, грохоча, промчался, втоптал в бурлящую небыль, Где настежь распахнуты двери, и где на засовы – табу.
Травой лепетали шторы, стелились зеленой равниной. А сверху скрипели повозки – тащились вдаль облака. Им табуретка-медуза играла на пианино Плиты, и мелодию эту дверкою шкаф лакал.
Обои, сменив обойму, узорами изрешетили Меня. Истекая фразой, я падал на потолок В повозку, скрипящую мимо, за грань между шторой и штилем, Я падал в зыбучие ритмы, чтоб в ступке себя потолочь.
Но небо посыпалось звонко. Толочь стало слишком накладно, - Вернул пыльно-серые скалы сверлящий, тоскливый звонок. С улыбкой поспешно бормочут, протягивая рекламку: «Входные стальные двери и крАбовый крепкий замок».
|