***
Жизнь — виноград «шаны» в лотке Али.
Ешь кисть за кистью или кайф продли,
По ягодке отщипывая скромно, —
На всё Аллаха воля — выйдет срок,
По голым доскам растечётся сок,
И косточки — несеянные зёрна —
К бортам прилипнут крошками греха.
Насыпь заварку в кипяток стиха,
Сменила норд моряна — время шторма.
Вновь ящик открывающий Али
Манаты спрячет — местные рубли,
И вымолвит, философ поневоле:
«Надёжно ли привязан виноград?
Опять Гянджою стал Кировобад,
Но Низами там не родится боле
Писать персидской вязью смыслы слов.
В Ширин-армянку влюбится Хосров
И убежит с девчонкой в Подмосковье.
Меджнун батрачит на отца Лейли,
А Искандер — боли, душа, боли —
Продул бои за землю малой кровью».
Торгуй, гардаш, судьба твоя базар.
Как шахиншах пыхтящий самовар
Внесёт жена, потом чурек и сплетни
Она подаст и станет греть бозбаш.
Ночь — в цвет «шаны», пора платить дашбаш
И сетовать, что виноград последний,
Тот самый, что как жизнь в лотке Али.
Мы земляки, чужой родной земли —
Бакинской — поздно выросшие дети,
Пьём из армудов память, а не чай.
Хоть век сиди, хоть два башкой качай,
Большой страны нет больше на планете.


Кечал Мамед

В день выходной, часу в девятом
Будил кечал* Мамед соседей,
На торг сзывая диким криком:
«Эй, старый вещи покупаем!» ,
Мешок прикрыв плащом помятым,
С лицом тяжёлым цвета меди,
В «аэродроме» — зубом цыкал,
Пугал дворняжку хриплым лаем:
– Опять пришёл, собак паршивый!
Он доставал заветный свёрток,
Вернее, косточки в газете
С названьем ёмким «Бакрабочий»,
И в предвкушении поживы
К нему тянулась Тюлька мордой,
Как за подачкой лезут дети.
Потом из тесных норок блочных
Жильцы тянулись с лишним скарбом:
Костюмы брючные, штиблеты,
Посуда, платья всех расцветок
В мешке бездонном исчезали.
Светильник с допотопной лампой,
Приёмник «Горизонт» и пледы,
И рамки в кружевах виньеток,
И шляпки дамские с вуалью —
Всё шло по кругу за рублёвку,
Чтоб жили вещи новой жизнью,
И, чтоб избавившись от хлама,
Вздохнули радостно соседи.
Cтарьёвщик нёс на барахолку,
Cпеша вовсю успеть к открытью,
Все наши прожитые драмы
С лицом тяжёлым цвета меди.
Весна в Баку прокралась ночью,
И, как заправская мещанка,
Решила в новое одеться
C присущим ей столичным форсом.
Пусть разорвут потомки в клочья
Мои труды — ничуть не жалко
Писать с начала в ритме сердца.
Кечал Мамед, восстав с погоста,
В день выходной, часу в девятом
Опять разбудит: «Старый вещи!»,
Достанет косточки в газете
С названьем ёмким «Бакрабочий»
Для правнучки погибшей Тюльки.
Хлебнув чайку с душистой мятой,
К нему я выйду, суну в клешни
Черновики... Hо рубль мне медью
Мамед не даст – отпрянет прочь он
Сквозь годы, судьбы, переулки.


*лысый (азерб.)


***
Не бывает зимы в этой жаркой стране —
Осень, сбросив чадру, обернётся весной.
В Мардаканах Есенин писал «Шаганэ»,
А в Баку, омываемом пенной волной,
О расстрелянных в зыбких туркменских песках
Он балладу сложил, и рефрен «двадцать шесть»
Барабаном стучит в поседевших висках —
Пионерского детства далёкая весть.
Чаек лодочки пляшут, седлая бурун,
Остров Наргин включает и тушит маяк.
Здесь бессмертье обрёл гениальный Вургун,
А Хатун Мехсети — не сестра ли, Хайям? —
Собирала, как жемчуг, свои рубаи
В ожерелье дивана, прославив Гянджу,
Чтобы позже талант мудреца Низами
Поэтическим даром разрушил межу
Между Персией чванной и славной землёй,
Где когда-то поэтом родился и я.
Во дворце Ширваншахов, оболган молвой,
Хагани в узилище томился, творя
Песнь крылатых газелей — воздушный полёт,
Вихрем звуков мугама решётки сломав.
...Тар звенит, хананде об ладонь бубен бьёт,
Кеманча проявляет задиристый нрав –
То тиха, как в канале куринском вода,
То бурна, как cеленья ломающий сель.
И слова — и стихи, нагадав на года,
Мне в окошко из Азии шепчет метель:
«Не бывает зимы в этой жаркой стране —
Осень, сбросив чадру, обернётся весной».
На Приморском бульваре с жасмином сирень
Ароматы сплетает в букет неземной.


Девичья башня

Помню, ведомый отцовской рукой, — где та рука —
Шёл я по лестнице вверх винтовой мять облака,
Скатывать в комья ребячьей мечты небо, как снег.
Звёзды свои занимали посты, чуя набег
Тьмы, пожирающей солнечный диск. B эти часы
Вспыхивал факел — сонм пляшущих искр Гыз галасы*.

Гид говорила: «Легенда живёт в башне, пока
Ветер усталую плоть не сгрызёт известняка.
Три багадура, три стража ночных — брата-огня,
Бьют кулаками порывам в под дых, камень храня.
Пламя трилистник — то ярче и злей, то на боку.
Город ветров или город огней — кто ты, Баку?

Жить с нелюбимым иль вовсе не жить — выбор суров.
Детские годы так трудно избыть бросившим кров.
Пери несчастной предсмертный полёт к плахе волны,
Словно исход предо мной предстаёт из глубины.
Родина — мачеха?.. Родина — мать?.. Дайте весы,
Чтобы в снегах смог я взвесить, объять Гыз Галасы.

Помню, ведомый отцовской рукой — где та рука —
Шёл я по лестнице вверх винтовой мять облака.

*Девичья башня (азерб.)