Дыши, древняя память ютится тишью безбрежного первозданного леса, океанами зелени;
сосновыми склонами гор Аркадии; густыми вязами и каштанами севера Апеннин;
одиночеством, тьмой и молчаньем Герцинского леса к востоку от Рейна;
кипарисами в святилище Эскулапа; древесными демонами и могилами
с вечнозелёными соснами и кипарисами в Поднебесной; бракосочетаньем
дерева Манго с жасмином в индийских садах; жертвенными пирогами
и винами на грудах камней в Корее; душами мёртвых предков в деревьях Австралии;
тропою кельтских друидов, благоговеющих перед дубами;
Латоною, обнимающей пальму с оливой, готовой дать миру божественных близнецов
Аполлона и Артемиду; бесплодной женщиной, катающейся под сиротливой яблоней,
чтобы зачать ребёнка; зелёной веткой в бороздках пашен шведских крестьян; лицом
рассудительной тени пирамидального тополя в долине Миссури; обрядами
очищенья, предваряющими протяжный стон дуба, словно венца,
истекающего кровью под занесённым лезвием топора; островными лесными духами,
выходящими в полнолуние, когда в каждом шелесте листьев – чудятся голоса,
когда деревья дают солнце, дождь, лёгкие роды и слух шаману.
Дыши, пятьдесят четыре градуса северной широты, тридцать семь градусов
восточной долготы, тысяча триста шестьдесят восемь ватт на квадратный метр –
солнечный полдень в Туле – безмолвие на частоте лип, берёз, каштанов и вязов;
смена почётного караула – склянки ночных фонарей, как замёрзшие слёзы лунного света,
как одиночество, как рождение памяти, древней памяти, каменеющей в кольцах
старого тополя, шумящего чёрным прибоем зимних ветвей – и мне снится,
как, осмелившемуся содрать кору священного дерева, вырезают пупок,
и, пригвождая к той части, которую он ободрал, вращают, пока кишки, вереницей,
не обмотают полностью ствол – древняя память немеет в холодном воздухе крыш –
я не чувствую ног, я чувствую боль в области поясницы –
сквозняки первозданных безбрежных троп и молитв…