Наш маршрут лежал через деревню,
Что на карте значилась как Грай,
А на деле – просто пара древних
Развалюх: избёнка да сарай.

У избёнки на кривой скамейке,
Опершись на палку, дряхлый дед
В валенках и куцей телогрейке
Щурился на яркий летний свет.

Рядышком траву щипали клячи,
Мастью, словно потемневший снег.
Им сто лет, наверно, не иначе,
В пересчёте на людской наш век.

И старик, измученный недугом,
Тяжело вздохнув, сказал: «Ну, что ж,
Эти два – последние в округе,
Остальных в двухтысячном под нож.

Нет, не я, конечно. Здесь когда-то
Был известный всем конезавод.
А потом коней за неуплату…
А потом разъехался народ…

Вон травы-то нонче сколь богато,
Взял бы я косу да накосил.
Да силёнок только маловато,
А сказать по правде нету сил.

Стало быть, с кормами-то неважно,
Сена им зимой недостаёт.
А когда уйдут они однажды…
Вот тогда придёт и мой черёд».

Дед вздохнул, протяжно так и тонко,
И в дневные погрузился сны.
И бродили рядом лошадёнки –
Резвые когда-то скакуны.

Мы ушли, глаза поднять не смея,
Так и шли до леса, до тропы.
Стали наши рюкзаки худее
На полпуда гречневой крупы.

Мы ушли и больше не бывали,
Не бродили вновь по тем местам.
Жив ли дед и лошади? Едва ли…
Только лишь бы вместе были Там…