Поэт не должен жить на площадях,
стихом гортань лудить для ротозеев,
а по ночам небрежно, второпях
добром навечно площади засеяв,
слагать стихи эпохе вопреки,
тропу протаптывать и к пьедесталу
нести себе сонеты, их венки,
смеша толпу, но так, чтоб не рыдала.

На грудь упавши, холостые пули
всплакнули, нос уткнув в бронежилет,
о том, что не убили, а пугнули.
"Неумные", - сказал бы Непоэт,
найдя синоним быстро к слову "дуры".
Могу сказать, но не давать совет,
крича об этом для глухой цензуры:
"Синонимов для слова "дура" нет!".

Вот, где-то так или примерно так,
поэт добро разумным разбавляя,
на цепь сажает критики собак
и трёхэтажный шторм в стакане чая.

Всё я, да я - нескромно это, грех,
скромней поэту надо быть и с краю,
уйми сарказм, иронию и смех,
и будь здоров, поэт. А он - “Чихаю!”.
Не знает слова “мы”, забыл давно,
в конце строфы всегда вбивает точку.
“Рабы не мы, мы не рабы”- смешно,
коль всё же раб ты белый в одиночку,
споткнувшись падаешь на амбразуру
всем сердцем, вслух, забыв держать цезуру.

Пытает "инквизиция", чей клюв
торчит прикрытый тенью капюшона,
в гражданскую позицию согнув,
в лицо "любовью" тыча, как иконой.
Я не хочу быть больше, чем поэт,
перо штыком держать был не наряжен
и не ношу ни нож ни пистолет,
а пуля-дура, я не ей заряжен!
Ни бог, ни царь и, даже, ни герой
мне не помогут, что случится,
а голос, что внутри, он только мой,
другие диктовать не могут лица!