ОБЩЕЛИТ.РУ СТИХИ
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение.
Поиск    автора |   текст
Авторы Все стихи Отзывы на стихи ЛитФорум Аудиокниги Конкурсы поэзии Моя страница Помощь О сайте поэзии
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль
Литературные анонсы:
Реклама на сайте поэзии:

Регистрация на сайте

Добавить сообщение

ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ - МАТЬ ИВАНА ГРОЗНОГО

Автор:
Жанр:

ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ -
МАТЬ ИВАНА ГРОЗНОГО



ПРОЛОГ
__________________


Как ни мечтал великий князь московский Василий III о наследнике, не токмо сына, а вообще детей не дал Бог ему и его супруге Соломонии Сабуровой, хотя прожили они вместе более 20 лет. Отчаявшись, князь последовал совету бояр срубить "неплодную смоковницу" и заточил жену в монастырь. Но, как утверждают некоторые историки: Карамзин, Валишевский и др. "бесплодие Соломонии было только предлогом для развода". Имелась, оказывается, и другая, вполне "амурная" причина того, почему Василий так грубо и безжалостно (Сабурову отхлестали плетью за нежелание постричься в монахини) разорвал "узы Гименея". Ко времени развода с Сабуровой он явно увлёкся примелькавшейся при княжеском дворе литовской княжной Еленой Глинской. Причём, Василий настолько увлёкся ею, что стал ухаживать за ней на манер какого-нибудь западного щёголя и даже сбрил, в угоду Елене, бороду, чем вызвал пересуды и ропот со стороны своих традиционно бородатых подданных.
После насильного пострижения в монахини Сабуровой, Елена стала второй женой князя.
На пятый год супружества и, если верить легенде, под фанфары жуткого грома, молнии и грозы родился, наконец, у супругов долгожданный первенец, названный Иваном. Через три года после рождения сына Василий занемог во время охоты (возможно поранился) и заболел "гноючею болезнью", проще говоря, получил заражение крови. Хлопоты иностранных медиков да и знахарей (прикладывали попеременно к ране то луковую, то медовую лепёшку) уже ничем не могли ему помочь.
Иван плохо помнил того, кого называли его отцом - Василия III. День смерти Василия запомнился ему невероятной суетой в дворцовых палатах, ругнёй и шёпотом придворных.

Трёхлетний Ваня уныло и одиноко сидел на широкой, оббитой тёмно-красным бархатом скамье у окна, потом, взобравшись на неё коленками, уставился в зарешеченное окошко. Глазки его загорелись любопытством. Что это за непонятные пятна движутся там, за окном. Пятна всё более и более приближались к окошку и стало ясно, что это боярские колымаги. Их было много. Они забили собой чуть ли не всё подворье. Из них стали вылазить, словно огромные звери, бородатые люди, одетые в золотые, украшенные драгоценными каменьями и бисерным разноузорочьем кафтаны. Все они, один за другим, прошли по ступенькам крытого крыльца во дворец.
Ване не хотелось встречаться с ними. Он боялся и не любил их. Воспользовавшись тем, что о нём забыли, он скользнул через заднее крыльцо во внутренний дворик.
В княжеские хоромы ввалились особо близкие к князю бояре, вызванные ко дворцу по приказу умирающего Василия. Их было семеро и все они казались похожими друг на друга: бородатые, с одинаково обеспокоенными взглядами из-под густых бровей. Изборождённые морщинами лбы, усталые, с отёчными мешками глаза, выдавали в них солидный возраст и многодумность. Из них выделялся своей молодостью и свежестью лица только один -князь Овчина, любовник Елены и, как поговаривали злые языки, подлинный отец Ивана Грозного*. Во всяком случае, Василий, заточивший первую жену в монастырь из-за её бездетности, не имел в течение четырёх лет детей и с Еленой, пока не появился в великокняжеском дворце молодой князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, прославившийся своими ратными делами и со временем ставший одним из наиболее близких к княжескому двору людей. Овчина был высок ростом, с густой шевелюрой светлых волос. Небольшая, аккуратно закруглённая борода и усы окаймляли губы. Губы казались женскими, чересчур изящно очерченными и выдавали склонность князя к чувственным наслаждениям, но их обманчивая мягкость и округлость вполне уравновешивалась жёсткими, немного монголоидными скулами и дерзким взглядом карих глаз.
"Ну, как он?" - обратился один из бояр к тому, кто ведал княжескими покоями. - "Плох, очень плох. Всю ночь не спал, бормотал что-то. К утру вроде полегчало, а теперь опять недугом мается. Дохтур, немец этот, сказал, что до следующего утра может преставиться".
Бояре перекрестились и по тому, как одни шевелили губами и шептали: "Боже, спаси раба своего Василия!" или "Боже на всё воля твоя", ясно было, что судьба великокняжеского трона имела прямое отношение к ним и смерть царя, как и его выздоровление, могли роковым образом сказаться на судьбе каждого из них. Прогладив бороды, перекрестившись ещё раз, они шагнули за порог едва освещённой лампадами и свечами опочивальни.
Князь Овчина не пошёл за ними. Василий не звал его к себе. "Что ж, ему виднее, - обиженно подумал он. - Но только смертный туман застит глаза Василию. Не видит он многого да и не знает. Впрочем, здоровый был, тоже на всё вокруг одним глазом смотрел. Вот и просмотрел кой-что под другим" - усмехнулся про себя Овчина.
Овчина прошёл через расписной сводчатый коридор к комнатам Елены. Подозвал одну из теремных боярышень, спросил негромко: "Елена где?".
"У себя. Заперлась. А супруг велел не звать пока".
"Вдвоём мы с ней, значит, не званы. Вот ведь как странно получилось", - подумал Овчина.
"Бедняжка совсем не спала - запричитала между тем боярышня. - Со вчерашней ночи, поди, не спит. Где ж это видано так мучить-то себя? Ведь, не ровен час, сама занедужит, не приведи господи. А сейчас заснула. Спит голубка, спит. Велела тотчас же разбудить ежели что". "Ладно, - сказал Овчина, задумавшись на минуту и поводив пальцем по нижней губе. Ступай!" "Да, вот ещё что, - остановил он её опять - проснётся она, скажи ей, что я здесь". "Всё сделаю, как велено" - ответила та. "Ну ступай, ступай" - отпустил её Овчина.
Последняя беседа с доверенными боярами совсем измучила Василия, забрала, кажется, все сколько нибудь оставшиеся силы. Разжав с трудом губы и пересиливая жгучую боль во всём теле, князь велел послать за Еленой и сыном, да и за Овчиной тоже. Нянька Аграфена Челяднина (она доводилась родной сестрой князю Овчине) бросилась на поиски наследника. Снова зажужжал и загудел дворцовый улей.
Горько рыдая, метнулась Елена с порога к постели мужа. На колени упала. "Государь, великий князь! На кого меня оставляешь и кому сына приказываешь?" Василий напрягся, к нему подбежали, помогли приподняться с подушек. Он разлепил губы, прерывающимся голосом сказал всё же: "Благославил я сына своего Ивана государством и великим княжением да боярам семерым велел быть за спиной у него пока не повзрослеет. А тебе написал в духовной грамоте так, как в прежних духовных грамотах отцов наших писали".
Елене был понятен смысл слов мужа, обрекавшего свою супругу, по сути дела, на безвластие и вдовий удел. Такова была традиция русских князей и Василий не считал нужным нарушить её.
Горько рыдала у постели Василия Елена, пока её не приподняли и не оттащили к стоявшим у порога боярам. Елена взяла на руки сына.
"Мама, а почему ты плачешь?" - спросил малыш, жалостливо целуя мать и обвив её шею ручонками. Слова, сказанные матерью: "Отец умирает" не имели для него никакого смысла. Всё, что ему хотелось - это, чтобы его опять отпустили во двор. Ему непонятно было почему плачет мать и эти сильные бородатые люди и зачем вообще все торчат в этой вонючей комнате. Поняв по лицам, что что его не собираются скоро отпустить, он разревелся. Лицо Василия исказила гримаса, лишь отдалённо напоминающая улыбку. В глазах стояли слёзы. Сын плачет, значит жалеет его, умирающего. "Ишь, малыш, а всё разумеет" - прошептал он еле слышно. И уже захватывая ладонью руку Михаила Глинского, стоявшего ближе всех к княжеской кровати, не то выдохнул, не то прохрипел с последним глотком воздуха: "Сына моего не оставь". И почти невнятно, обрывая паузами речь, добавил: "Если надо...кровь...пролей за него".
Подошёл Овчина к ложу Василия, словно думая что-то сказать ему, объяснить, да только говорить уже было некому. Беспомощно выскользнула из ладони Глинского рука Василия и повисла плетью.
На погребении мужа Елена появилась перед народом в сопровождении князя Овчины. Она будто торопилась дать понять всем, что собирается, вопреки воле мужа, править за спиной своего сына и править единолично, опираясь на поддержку своего любовника. "Семь бояр", которых Василий назначил опекунами при малолетнем Иване, ждала отныне война с правительницей, которая явно не собиралась смириться с "вдовьим уделом". Среди наиболее непримиримых и откровенных противников её стремлению к единовластию оказались двое из назначенных Василием опекунов: брат Василия князь Андрей Старицкий и дядя Елены Михаил Глинский. Последний был категорически против любовной связи Елены с князем Овчиной.
Противоборство Елены с опекунами привело к жестоким раздорам и к настоящей схватке за власть. "Бояре там едва не режут друг друга ножами" - сообщали из Москвы польские соглядатаи. На какое-то время жизнь Елены зависла на весах. Теперь всё зависело от того, в какую сторону они качнуться, кто выйдет, из этой борьбы за власть, победителем.




ПРАВИТЕЛЬНИЦА
ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ




Елена была на своей половине. Она приняла немецкие капли, которые должны были унять головную боль и вскоре заснула. А когда она очнулась, то долго лежала неподвижно в темноте с открытыми глазами, приходя в себя от сна, который был скорее похож на глубокий обморок, чем на сон. Боль прошла, вернее утонула где-то в глубине головы, очень приглушённо напоминая всё же о себе. Мысли навалились сразу, как только она проснулась. Беспокойные мысли. Они толпились в её голове, как печальные жалобщики в передней, каждая со своей челобитной. "Что будет с ней, с сыном? С её любимым? Муж одним словом перечеркнул её судьбу. Не сегодня-завтра на неё могут натянуть насильно монашеское платье и, как первую жену Василия, заточить в монастырь. И тогда всё, прощай жизнь. Быть ей монастырской затворницей до конца дней своих. За крепкими монастырскими стенами она зачахнет, никому не нужная и всеми забытая. А потом похоронят её на монастырском кладбище, под чужим, данным ей в монастыре именем и никто в мире никогда не узнает где её могила. Ей стало холодно от этих мыслей. "Совсем умом повредился, - подумала она о муже. - Как он смел отдать её на растерзание этим опекунам! Он вымаливал когда-то её внимание, а теперь не нашёл ничего лучшего для неё, как унизить своим завещанием". Она была зла на мужа и, хотя суеверный страх запрещал плохо говорить о покойнике, она ничем не могла заглушить в себе злость на него. Где Овчина? Она вспомнила о нём с нежностью, которую не испытывала даже к сыну. Милый сильный друг. Он сейчас, как никогда, нужен ей. Почему он не с ней? Где он? Она одна, в доме полном злыми боярами-горбунами. Какой ужас! Она слышит скрип пола под их шагами. Бородатые, страшные горбуны. Вот они собираются по дворцовым переходам, идут один за другим с высокими белыми свечами в руках. Они идут за ней. Идут тихо, важно, не спеша. Чтобы убить, растерзать её и, попирая её труп, утвердиться за спиной сына. Как упыри они высосут её кровь. "Нет!" - закричала в истерике Елена. И ещё раз закричала громче, потому что не услышала собственного голоса. Она подхватилась с постели, заметалась, но страх подломил ей ноги и она упала на ковёр рядом с кроватью. Теремная боярышня вбежала в спальню. "Голубка, - залепетала она над ней. Свет ты наш". Она налила из серебряного кувшина воды в чашу и обрызгала лицо Елены. Елена очнулась, открыла глаза, зашевелилась. Боярыня бросилась в другую комнату. Принесла золотистый ковшик с медовой водой. Елена отпила чуть-чуть. Оторвалась от ковшика. "Позови!..." - только и сказала она. Спазмы в горле мешали ей продолжить. Она сделала усилие, но боярышня понимающе упредила её: "Знаю, кого позвать, знаю. Князя?" Она помогла ей подняться. Подвела к постели. "Вот так. Ложись, милая. Дай я тебя укрою".
"Не надо!" - запротестовала Елена. "Ну не надо, так и не надо, - ответила та. И Бог с ним, с этим укрыванием. А я сейчас его приведу". "Ох, боже ж ты мой! Что с людьми-то делается", -зашептала и запричитала она, тихо прикрыв за собой дверь.


"Елена! - вбежал в спальню князь Овчина. - Никак занемогла?"
Она очнулась. Он был рядом и страх уходил из её тела как недавняя головная боль. Она попыталась улыбнуться. "Я испугалась. Я одна. Ты ушёл. Ваня спит. Мне стало страшно. Они заберут у меня всё: сына, тебя, убьют меня. Нет, не пущу вас к ним". Она обняла его.
"Успокойся. Не плачь. Тут слезами не поможешь. Они только и ждут, чтобы ты слезу пустила. Плачущая баба им не страшна. Не помеха ты им вот такая, как сейчас. Как только поймут они это, вот тогда они и расправятся с тобой. А потом и со мной тоже. Ты же не хочешь этого?"
"Не хочу, Иван. Видит Бог, не хочу. Хоть и порешил так муж мой, да только не бывать тому. Он порешил, а мы и перерешим вдвоём. Правда, Иван?"
"Дело говоришь, Елена. Мы ещё с тобой такое совершим, ого-го-го! К ногам твоим все ползти будут. Бояться будут глаза на тебя поднять. Но только знай, много крови пролить придёться. Без крови никак не получится, ежели сама в крови плавать не хочешь. На трон многие глаза свои косят. Брат Василия, князь этот Старицкий, тоже не прочь в нём поудобней усесться. Вон какое войско собрал. Зря что ли, думаешь? Все враги твои сейчас голову подымут. Вот головы-то посечём одну за другой, глядишь и другие присмиреют. Вот где они все у меня будут" - сжал кулак Овчина.
Князь наклонился к шее Елены, поцеловал. Прижал лоб к губам. Поцеловал глаза, потянул за тесёмки рубахи. "Подожди!" - остановила его Елена. Сама стянула с себя всё. Когда стаскивала с себя исподнюю, чувствовала уже на груди его руки.


Князь Старицкий нервничал. Он то расставлял воинов по крепостным стенам своего городка, сам обходил посты и проверял всё ли как след. То забивался в самый дальний угол своих хором и пил почти до беспамятства. Надо было что-то решать, а необходимость принимать решение всегда его раздражала. А сейчас от того, что он решит зависела его жизнь. "Чёртова баба, - выругался он по адресу Елены, придя в себя на рассвете. - Явно что-то замышляет против него". Он зло пнул ногой ближайший к нему табурет, как если бы тот был его личным врагом. "В печку его!" приказал слуге. Прогладил рукой сердце. Болит. Ещё бы! Князь скривился. Побежали за знахарем. Тот дал каких-то трав испить. Полегчало. Не сразу, но полегчало. Успокоился немного Старицкий. Но только немного и ненадолго. "А ну прочитай ещё раз!" - раздражённо бросил писарю.
"Брат наш любезный Андрей, - писала Елена. "Это я знаю... про брата" - оборвал писаря Старицкий. "Читай дальше. Брата нашла, сука!"
"И потому, - читал писарь, - решили мы дела столь важные для государства нашего решить вместе с тобой, волей мужа и брата твоего избранный опекуном и первейшим советчиком при сыне моём Иване".
"Хитрит. Ох, хитрит, баба. Заманывает на сладкий калач. Приезжай, дескать в Москву совет нам дать. Как же, уже без его советов там обойтись не может, первейшим советчиком назвала. Честь-то какая! Тьфу ты!" - сплюнул князь. Скрутил дулю в сторону оконца: "Во я тебе поеду! Знаю что тебя мучит, девка. Хитра ты уж больно для бабы, да и я, чай, не дурак. Испужалась меня - потому и слова твои медком попахивают. Зря что ли, думает, Старицкий силы такой набрал. Не иначе, как воевать с нами замыслил. И ведь не оставят его в покое. Знает он их, как вот эти свои пять пальцев. Вон ведь из всех шестерых опекунов только он да Глинский собой и распоряжаются ещё. Успокоить её надо, вот что. Эх, дали б дожить!".
"Вот что, Григорий, пиши!" - приказал он писарю. "Правительнице нашей Елене. Нет, не так". Писарь взял другой, чистый свиток. "Правительнице нашей благоверной и боголюбезной Елене". Старицкий прогладил бороду. Улыбнулся, довольный складностью придуманного обращения. "Письмо твоё любезнейшее я получил и с превеликим удовольствием приехал бы в Москву, да только вот недуг не даёт. Болезнь мучает нас и вряд ли мы будем скоро в состоянии двинуться в дорогу. А потому сидеть нам здесь, а вам там. Братом моим назначенный опекуном поддерживаю загодя все твои дела и решения и если на то воля твоя, то готов подтвердить это рукою и печатью моей. Людей же своих, которые с оружием, отпускаю от себя дабы могли они тебе пользу принести в случае надобности. Тебе видней - ты ими и распорядись по своему усмотрению".
Старицкий остался доволен письмом. Пусть успокоится там, в Москве, Елена. На хрена ему Москва? Любимая Старица и есть его Москва.
"День, видать хороший будет" - пробормотал он, подойдя к окну и вглядевшись в небо. А в небе, пока ещё в половину его, но всё более растворяя и тесня облака, стекала к горизонту чистейшая лазурь. И, хотя на холмах лежала широкая тень от облаков, а дальний лес мрачно темнел вдали - солнце блестело так ярко, что князь зажмурился тотчас же, как только взгянул на него. "Охоту устроить што-ли?" - подумал он. И впрямь, надо ведь прийти в себя. Решения, которые принимал Старицкий, никогда не соответствовали его первоначальному желанию. "Мыльню растопи! - гаркнул он слуге. Да покрепче!" Слуга стоял и ждал, зная по опыту, что хозяин ещё не закончил со своими распоряжениями.
"С какой девкой я парился в последний раз?"
"С Матрёной".
"Вот Матрёну и пришли, да ещё Глашку прихвати. На подмогу" - рассмеялся Старицкий.
"Сделаю всё, как велено, князь" - ответил холоп и поклонился.
Князь потянулся так что хрустнули кости в локтях, выдохнул тяжело и хлопнул в ладоши.
В комнату вошли банщик и мыльщик, неизменно сопровождавшие князя в мыльню, то бишь - баню.
Баня была особым местом у Старицкого. Здесь он тешился с девками, парился, чтоб хворь какая-никакая вышла и принимал нередко самые важные решения. Писарь всегда сидел в предбаннике, готовый тут же набросать грамоту в Москву, в Новгород, а то и польскому королю или самому турецкому султану.
Пока две голых девки раздевали князя, а одна из служанок обливала стены бани кваском да горячила покрепче печь, по дороге на Москву, загоняя себя и лошадь, мчался гонец от князя. Он вёз письмо Старицкого к правительнице Елене Глинской. Гонец любил эти поездки в Москву, которая всегда казалась ему каким-то особенно праздничным городом сладостей и развлечений, весёлого позванивания церковных колоколов, шумных кабаков и отзывчивых на пристальный взгляд нарумяненных баб, от которых всегда исходил приятный огуречный запах.


Укачала сына Елена, оставила в кроватке под присмотром няньки и тихонько прошла в соседнюю комнату.
"Хорошие новости, - встретил её, прикрывая за собой дверь Овчина. Старицкий войско тебе своё отдал".
"Да быть того не может" - ахнула Елена и села на бархатную лавку у окна.
"А я говорю может. На, читай сама!" - протянул он Елене свиток с повисшей на шнурке сургучной печатью Старицкого.
"Теперь он у нас вот где" - сказал Овчина, сжимая кулак.
Уловив в глазах Елены жалость к Старицкому, отрезал:
"Всё с этим. Змею не добьёшь, попробует укусить снова. Устал я, Елена. В ратном бою легче было, ей Богу. Как с драконом многоголовым воюю. От одних только споров в боярской думе голова трещит. А теперь о дяде твоём. Старицкий да твой дядя Глинский - самые страшные для нас враги на всей Руси. У первого была сила, которую он, дурак, переправил нам, а у второго - гонор, не захочет он поступиться властью, дарованной ему Василием. Сейчас уже не говорит, а как-будто великое одолжение делает, что слово обронил. В думе - крикливей всех. Других мутит. Враг он первейший нашей власти и не смирится с потерей опекунства, так и знай. Голову даю наотрез, что не смирится. Так что выбирай: он или мы".
"Но он мой дядя".
"Сейчас он твой враг, а не дядя, пойми ты это. Был дядя да весь вышел. И верь мне, он ни на минуту не задумается, чтобы в случае чего загнать тебя своей властью в монастырь. А то и совсем извести".
"Нет, Иван!"
"Ты упряма".
"Я не упряма. Я просто не желаю делать зло родному мне человеку".
"Наплевать твоему дяде на то, что ты его родня. Сейчас ты ему помеха и весь тут сказ".
"Ты говоришь так, Иван, потому, что не знаешь его".
"Я не знаю - возмутился Овчина. Ты, аки слепой котёнок идёшь к тому, кто уже занёс над тобой нож".
"Иван!"
"Не перебивай меня! А знаешь ли ты о чём толкуют и знают все, окромя тебя? Нет, ты дай мне договорить. Совсем не о нас с тобой, Елена. Говорят, что дядя твой отравил Василия, а тебя с сыном полякам хотел выдать в обмен на прочный, их стараниями, трон".
"И ты в это веришь, Иван? - Елена встала, нервно зашагала вдоль окон. Не ведаю, не ведаю, что мне делать". Остановилась напротив Овчины. Пытливо всмотрелась в него. Сказала, наконец: "В этих делах, должно быть, тебе виднее. Видит Бог, как мне трудно решиться выступить против своего дяди".
"А ежели я докажу тебе, что он враг твой - поверишь мне? Ну что молчишь-то?"
"Да, Иван, коль докажешь вину его, то вот тебе крест, сделаю всё, как скажешь".
"А вот и вина его" - сказал Иван, протягивая письмо Глинского полякам. Не хотел тебе показывать, думал и без того понимаешь что к чему..."
"Погоди, погоди, Иван!" - сказала Елена, вчитываясь в письмо Глинского.
Иван замолчал. Уставился на Елену и когда понял, что она дочитала письмо, снова заговорил.
"Если ты действительно хочешь править, ты должна быть твёрдой. Иначе они сомнут тебя, все эти Старицкие и Глинские".
"Ты, кажется, забыл Иван, что я тоже Глинская".
"Ты - другое дело, - улыбнулся Овчина. Ты единственная Глинская, которую я хочу видеть рядом. Вот так близко". Иван притянул к себе Елену. Стал отстёгивать петельки с пуговиц платья.
"Нет, Иван, не сейчас".
"Почему не сейчас?"
"Не знаю, Иван, да только не сейчас. Другое у меня на уме".
"А ты постарайся забыть всё на время".
"Глупый, глупый Иван. Ты думаешь, что так можно сразу всё и забыть?"
"Я глупый? - рассердился Овчина. Это ты - глупая!"
"Нет, ты" - топнула ногой Елена.
"А я говорю - ты".
"Ты, ты - Елена показала пальцем на Овчину и рассмеялась. Ух как распалился, неровен час сам убьёшь свою Елену".
"Нам сейчас главное этих двух обломать. Остальные - только на них и оглядываются. Так что с ними, я чаю, потом полегче будет".
"А всё-таки не хорошо так со мной обращаться - продолжил Овчина, притягивая к себе Елену. Тело моё знаешь как по тебе изголодалось. С утра всё зубами скрежещу, чтоб не ворваться к тебе аки медведь какой".
Пока сплетались в пылком соитии два тела, за окнами золотился куполами стольный град, ходуном ходили колокола под перекладинами звониц, Москва-река неслась под деревянный мост. Под мостом слуги придворные (портомои) бельё стирали. Длинными палками крутили они его в быстро мчащейся воде и клали на широкие деревянные настилы. А потом собирали всё и раскладывали на чистой траве-мураве, так чтобы бельё пахло сразу рекой, воздухом и травой. Туда снесут ещё в деревянных чанах и бельё Елены и Овчины. Замоют все, какие есть, пятна. Прогреют его на солнышке и снова ляжет оно на их тела. Красивое, в цветном узорочье по краям, обшитое голубым бисером да золотой нитью. Великокняжеское бельё.


Князя Андрея Старицкого разбудили ночью. "А! Что?" - закричал он, протирая глаза.
"Беда, князь! Москвичи на подходе".
"Москвичи? - не понял спросонья князь. Какие ещё москвичи?" "Неужто сплю ещё?" - пробормотал себе под нос.
"Спешить надо, князь. И в самом деле войско из Москвы к Старице приближается. С приказом Елены о твоём аресте".
Князь метнулся с кровати. Забегал, засуетился нервно. Челядь понеслась за ним с одеждой. Через минут двадцать князь уже был в седле.
"Эх, ведьма! - заплакал князь, утирая слёзы сжатой в кулак ладонью. Всё тебе ведь отдал, сука ты, всё! На, подавись, решил, только в покое оставь. Последнее отнимаешь". "Жизни моей она хочет - обратился он к тем, кто сопровождал его. Слышали, жизни она князя Старицкого хочет. Мало сгубила людей, стерва, жизни Старицкого к ним прибавить ей хочется".
"Не отдадим! Постоим, князь!" - возмущённо загалдели вокруг.
"Эх!" - махнул рукой Старицкий и так огрел коня своего плетью, что тот с громким ржанием рванул с места и растворился вмиг со своим всадником в непроглядной угольно-чёрной ночи.
Длинной полосой огня растянулась за Старицким свита, горящими факелами подсвечивая тёмный путь. Пыль медленно осела на той дороге, где промчались они, тишина притоптала её, притушила, горячую. Чтобы видны были только звёзды да слышны лишь сверчки, неустанно тянущую одну и ту же монотонную, чуть звенящую на ветру, ноту ночной степи.
Хотел Старицкий повернуть на Литву и совсем уйти за рубеж, да только злость и досада взяли всё же верх над страхом и предусмотрительностью. В Новгород помчался он. Пришла ему в голову идея: поднять новгородцев против Москвы.
"Ты только скажи князь, - потребовали от него ответа новгородцы, - точно решил идти на Москву? Или сегодня решил идти, а ночь проспишь - скажешь "нет". Если да, то мы с тобой. И воины наши с тобой". "Мы уж для тебя, князь, кой-что здесь наскребём, - пошутил кто-то. И пик и мечей хватит, чтоб с этой бабой на троне сладить да и с её хахалем заодно. У нас на Москву свой зуб имеется".
Князь протянул руку, сказал, думая о чём-то своём: "Не быть Москве под бабой. Негоже это". "Дело говоришь, - отвечали новгородцы. Бабы в постелях хоромных должны нас ждать и нагревать оную телесами своими".
Хохотали новгородцы. До слёз, до хрипоты. Вино по чашам разливали широкой красной струёй, мясо руками раздирали.
Но правы оказались новгородцы: проспал князь ночь и другим вылез на свет божий. Злость, уязвлённое самолюбие - улетучились. Лицо, как у хорошо помятого сокола. Нос повис клювом над дрожащей губой, в глазах серость и безысходность. Нахохлился князь, нагорбился. Да всё ж вывел таки новгородское войско против москвичей. Выстроилось оно в поле. Всё, как надо. Впереди - лучники, за ними ратники, по бокам в лесу, скрытые густой листвой, всадники. Остановились все в поле и ни с места. И первым нападать не решается князь и приказ отступать тоже не даёт. В полдень, на второй день такого стояния, прискакал к шатру Старицкого гонец московский, вручил ему опечатанный свиток. Писал ему Овчина. Советовал в Москву ехать, повиниться в том, что руку хотел поднять на великую княжну, что ослушался хозяйку земли русской. Приедет он, дескать, в Москву с повинной головой и тем наверняка прощение заслужит. "А что не тронет тебя ни пеший, ни конный - в том властью данной мне великой княжной обещаю тебе" - заканчивал своё послание Овчина.
Стал думать Старицкий. Бороду щипать да лоб морщить. Может действительно покаяться пока не поздно. Ведь эта баба с её хахалем только норовят гонор свой показать, чтоб унизился он да прощение вымолил. А и то сказать - как попрёшь против Москвы. Плетью обуха не перешибёшь.
После долгих раздумий объявил князь Старицкий войску новгородскому, что переменил он своё решение воевать с москвичами, что за верность и готовность он их всех благодарит и что все они могут возвращаться домой. А ежели кто хочет идти с ним в Москву покаяться, то вольному воля - пусть с ним и идёт.
Поворчали новгородцы: даром только время тратили да столько вёрст протопали. Но что тут поделаешь? Князя, похоже, не переупрямить. Такова его судьба значит.
И впрямь не трогали Старицкого ни пеший, ни конный. Далеко держась от него, чтобы не спугнуть раньше времени, таясь по чащобам, шёл за ним отряд Овчины. Так до Москвы и довели. Вот только до великокняжеского дворца не дошёл Старицкий. На дальней окраине Москвы его окружили. Тех, кто пытался встать на защиту князя, тут же беспощадно перебили. А потом грубо стащили старого князя с седла. Слез со своего коня, ухмыляясь Овчина, подошёл к лежащему Старицкому, поднял за седую бороду с земди и плюнул ему в лицо. "В железы его! - крикнул зло. Сковать, да так, чтоб и пошевельнуться не смог этот старый хрен".
В клетке, в кандалах на руках и ногах, повезли Старицкого через всю Москву, боярам строптивым на страх. А в темнице подвальной одели на него тяжёлую шапку железную, пристегнули её к железному ошейнику и на большой замок закрыли. Ничего есть не давали. Только пить заставляли воду солёную, чтоб тошнило старика. В блевотине, в грязи и нечистотах валялся, уже сошедший с ума Старицкий. Так и замучили его в несколько месяцев. А по всей дороге, по которой шёл он от Новгорода, расставили виселицы и повесили на них новгородцев и тех из Старицы, кто шёл за своим князем. Через двор, в такой же сырой, грязной и такой же низкой темнице, чтобы не мог узник встать в полный рост, умирал другой противник Овчины, князь Глинский, дядя той, кто правила теперь на Руси. Сначала всё требовал князь бумаги и перьев, чтоб написать письмо жалобное племяннице. А стража потешалась: "Не хочет вишь, государыня, в переписке с тобой быть. Видно очень уж надоел ты ей, дядя. Умер бы скорей и не гневил бы её. Сделай ей такое одолжение, не тяни. А мы тебе в этом поможем. Вот тебе крест" - божились они и хохотали.
"Эй, ты там, - шевелили они его из-за решётки палкой. Живой ещё? Друг твой Старицкий, слышишь, помер на днях".
Но на своё счастье ли, Глинский оглох и ослеп. Он лежал на куче соломы, сброшенной в углу. Виденья прошлого давно уже утонули в его сознании и что-то дремучее, страшное и мистическое засасывало его мозг, пока не захлебнулась в нём окончательно последняя мысль. В слезящихся гнойных глазах князя застыла такая глубокая сосредоточенность на чём-то жалком, своём, что даже стражники отстали от него в конце концов.
Два дня, уже мёртвый, просидел он так, с открытыми глазами, прислонившись головой к сырой стенке. В темницу его уже давно никто не заглядывал и только запах мёртвого тела потревожил его мучителей. Только тогда спустились они к нему, закрыли глаза, засунули в холщовый мешок и сбросили в вырытую яму на тюремном дворе. Сравняли её с землёй. Притоптали землю сапогами.


Ох и наласкала же Елена своего Ванечку, нацеловала: "Сладкий мой, хороший! Мамку свою любишь?" Ванечка кивал головой и мать крепко прижимала его к себе. "Задушу сейчас, - говорила ему, шутя. - Сейчас задушу моего ребёночка. На качели хочешь? Ну вставай, давай ручку и побежали на качели". Нянька Аграфена едва поспевала за ней, готовая прийти на помощь в любую минуту. "Ребёночка-то не загони" - ворчала она в спину Елене.
"А вот и загоню, - смеялась Елена. - Мой ребёночек, что захочу то и сделаю с ним". И она хохотала и кружила сына вокруг себя, а потом бросала его на дворцовые качели, закачивала его на них до рёва и прижав его, ревущего, к себе, убаюкивала нежными словами и волшебной сказкой.
Одного только не понимал взрослеющий Ваня. Только спросит он о тех, кто только недавно кормил его в хоромах леденцами и пряниками, как мать сразу же настораживается и отвлекает его разговорами или требует чтобы он забыл о них. "Враги они наши, Ванечка. Тебя и меня погубить хотели. Нехорошие они люди. Не думай о них больше. Обещаешь мне?" Ваня мотал головой в знак согласия с матерью, но и без того нервный и впечатлительный, он стал бояться всех и вся и бывало чья-то просто ласково протянутая рука к нему вызывала в нём дикий припадок страха, который становилось всё труднее унять. Его стыдили. Но это только злило мальчика. Злость становилась всё более приметной чертой его характера. И он научился сгонять её на других. То котёнка или щенка замучает, сбросив бедолагу из окошка высокого терема и любуясь его агонией, то подерётся со сверстником, да с таким ожесточением, что отдирают его потом от него, как гончего пса от косули, с кровью и мясом. Нянька недавно целый трезвон во дворце устроила, всех на ноги подняла. В ножички взялся Ваня играть с сыном боярским. Что-то там не поделили. Налетел Ваня на обидчика, сбил с ног, да ножиком, тем, что играл, и пырнул. "Хорошо ещё что не в глаз или, упаси Господи, в сердце" - сокрушалась нянька. Мать унесла тогда успокаивать Ваню. Только её и слушается.


Пять лет правила Елена. Все, кто мог помешать ей или князю Овчине сгнили в темницах. Самые везучие, после пыток - сосланы. Присмирели бояре, сидели понурив бородатые головы в своей Думе. И пикнуть не смели. Смиренно выслушивали всё, что приказывала Елена и зачитывалось в Думе от её имени князем Овчиной. Всё одобряли. Потом уже, в покоях своих, давали выход досаде и раздражению. Пороли лично челядь, иной раз до смерти, затравливали смердов-крестьян гончими псами, клали поклоны под иконой, до синяков на лбу, выпрашивая у Бога все какие есть только страшные бедствия для Елены. И выпросили таки. Через пять лет после смерти мужа умерла Елена. Поговаривали упорно и долго, что помогли ей в этом люди сведущие в отравах.
Праздник был в Москве вместо похорон и печали. Лучшие одежды повытаскивали бояре из сундуков. Ликовали, поздравляли друг друга с её смертью. "Потаскухой" называли вслух с наслаждением.
А с Овчиной расправились мигом, словно это души Старицкого и Глинского нашёптывали им о мщении. Сковали по рукам и ногам Овчину и тем же путём, что тех двух князей, и уморили до смерти.
Прошли годы с той поры как умерла мать Ивана и тот, кого теперь шёпотом, озираясь по сторонам, называли его отцом. Много голов послетало с плеч, много крови пролилось. И казалось, что всё уже. Должна же быть какая-то перемена к лучшему, ведь оплачена она страданиями более, чем достаточно. Но самая кровавая полоса в истории России только-только начиналась. И то, что казалось недавно ужасным, должно было померкнуть перед настоящим ужасом, витавшим уже над громадным этим государством.
16 января 1547 года, после официального торжественного венчания на царство, началось правление Ивана Грозного.


ПРИМЕЧАНИЯ:

* Вопрос о том является ли Иван Грозный сыном князя Овчины остаётся открытым. Часть историков склоняется к такой возможности. Один из них, П.Петрей в своей "Истории о великом князе Московском" намекает на то, что не Сабурова, первая жена Василия III была бесплодной, а сам великий князь. "Тяжкое раздумье начинает овладевать вступившим в шестой десяток лет супругом, - пишет он. - Не менее озабочена его молодая жена. Не понимает она, что вина не её. По доходившим до неё слухам в долгое время своей холостой жизни, одрябший теперь муж её, прожив по сказанию иностранцев, в большом распутстве и сладострастии с развратными женщинами и потаскушками принёс ей на брачное ложе распаляющее томление и грустную неудачу претворить в дело пыл желания".
"Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, - предполагает в своей книге "Жёны русской короны" Л.Васильева, - вполне мог быть отцом ребёнка Елены, не случайно родная сестра его стала мамкой новорождённого Ивана Грозного. И если это так, то род Рюриковичей можно считать завершённым со смертью Василия III..."
По воспоминаниям свидетелей, Иван рыдал на похоронах матери и жался к Овчине-Телепневу.
У князя Овчины был сын Фёдор. Если считать Ивана Грозного сыном князя Овчины, то Фёдор тоже мог бы, как и Иван, претендовать на трон. Претендовал ли он в действительности на трон неизвестно. Известно лишь, что он был казнён, когда, по истечению 15 лет, началось самостоятельное правление Ивана Грозного. Вызывает подозрение поспешность, с которой был казнён Фёдор Овчина. Поражает также и жестокость расправы с ним. Он был подвергнут особой "турецкой" казни: посажен на кол "на лугу за Москвой-рекой против города". Уж не "дерзкими" ли "словесами" сопровождал Фёдор свои притязания на трон, за что и был подвергнут столь поспешной и мучительной казни?
Впрочем, по контрасту с этими подозрениями находятся изыскания криминалиста и антрополога С.А.Никитина. Теневое фотоналожение, которое он использовал при сравнении черепа бабушки Ив.Грозного Софьи Палеолог и черепа Ивана Грозного, ярко демонстрируют, по его мнению, что Грозный её кровный внук, а не дитя внебрачной любви, как подозревали современники Грозного и историки.
Некоторые исследователи не считают окончательными выводы С.А.Никитина, ссылаясь на то, что, во первых, нет никакой возможности сравнить череп Ивана Грозного с черепом князя Овчины. Возможно, что во время такого сравнительного исследования были бы тоже обнаружены некоторые сходства черепа Овчины с черепом Ивана Грозного. Кроме того, по их мнению, лишь генетический анализ мог бы окончательно поставить точку в этом всё ещё невыясненном до конца вопросе о происхождении Ивана Грозного.
"Доказательство (о его происхождении) - пишет в статье "Мать Ивана Грозного" известный историк А.Фелюшкин, он же автор книги "Василий III", вышедшей в серии ЖЗЛ, - может предоставить только судебно-медицинская экспертиза: генетический анализ останков Василия III, Елены Глинской, Ивана Грозного. Возможно, удастся привлечь и генетический материал князей Оболенских, к роду которого принадлежал Овчина. Это будет достоверное точное знание".

Литература по теме:
____________________

Лариса Васильева.
"Жёны русской короны", кн.1
Из-во "Атлантида", М. 1999 г.

Н.Л.Пушкарёва
"Женщины Древней Руси"
"Мысль", М. 1989 г.

Борис Флоря
"Иван Грозный",
ЖЗЛ, М. Из-во "Молодая гвардия", 1999 г.

Владимир Воронов
"Проклятие государыни".
Международный ежемесячник
"Совершенно секретно",
2 января 2012 г.

Сергей Миронов
"Тайна Ивана Грозного"
Виражи времени.
21 февраля 2010 г.
я.ру

А.Филюшкин
"Мать Ивана Грозного".
Журнал "Наука и Религия"
№2011-04

А.Филюшкин
"Василий III"
ЖЗЛ. М. Из-во "Молодая гвардия". 2010 г.

Н.Костомаров
"Русская история в жизнеописаниях
её главнейших деятелей".
М. "Мысль". 1993 г.

Н.Костомаров
"Домашняя жизнь и нравы
великорусского народа".
М. "Экономика". 1993 г.

Р.Скрынников.
"Иван Грозный".
М. Из-во "Наука".
1975 г.


Отзыв:

 B  I  U  ><  ->  ol  ul  li  url  img 
инструкция по пользованию тегами
Вы не зашли в систему или время Вашей авторизации истекло.
Необходимо ввести ваши логин и пароль.
Пользователь: Пароль:
 
Современная литература - стихи