К окну, дрожа, прилип кленовый листик.
Я полон дум. В душе сплошной минор.
Художник-Осень вновь посредством кисти
Её достигла самых дальних нор.

И в ней веселью нет сегодня места,
Одна хандра живёт в мозгу пустом.
Смотрю в окно... и, вдруг, в струе «зюйд-веста» -
Воздушный змей сигналит мне хвостом.

То вниз нырнув, то вновь в тумане тая,
Расписан весь как праздничный буклет.
И вовсе не поделка из Китая,
А мой родной, из гущи детских лет.

На хвост сгодилась рваная рубаха,
«Скелет» из дранки, петли для шнура…
Но в сердце так забились фуги Баха,
Что стала грудь тесна как конура.

И сразу, смачно плюнув на года я,
Рванулся к морю в нижние дворы.
Спешу «по нитке», трепетно гадая -
Ведь не должно быть там и детворы!

Песчаный берег, волны бьются в пене,
Мелькают чайки… шнур среди ветвей.
Внизу ютятся улицы-ступени
И на одной на лавке дед Матвей.

Он «по горе» мне был почти соседом.
Сидит печален, грустен и понур,
Не расположен к дружеским беседам.
В руках катушка и смолёный шнур.

Худой как щепка, шерсти грязной путы,
Набор костей, сплетённых сеткой жил,
Ровесник лет лихой Гражданской «смуты»,
Рыбацких весей вечный старожил.

Заросший плёс, скрип лодочных уключин,
Сетей забор, привычный плеск весла -
С тем всё чему он, в общем, был научен,
Почти сто лет судьба его несла.

Один как перст на этом белом свете,
Давим годами, так что в землю врос…
Но, помолчав, он сдержанно ответил
На мой ещё не заданный вопрос:

«Да, сон приснился – вроде попросили
Сварганить змей из детства пацаны…
Давно их нет, но я то ещё в силе!
А для меня их просьбам нет цены…»

Дед повернулся, вновь поникли плечи,
Потухший взгляд, в глазах дрожанье слёз,
И всё чем в жизни был он искалечен,
И рябь воды, и тот заросший плёс.
*
Прошло три дня. Осенняя утроба
Пила остатки летнего тепла.
У лавки деда в лентах крышка гроба…
А жизнь - она по прежнему текла.

Зима уже тайком стремится в гости,
На штормовой верхом спешит поре.
Смотрю в окно - не вьётся змея хвостик?
И не пошлёт ли дед мне вестку на шнуре?