Дождик наметал стежки – стариковские шажки Пыль срезают, словно ножницы, с асфальта И подбрасывают вверх... Мимо позабытых вех Дед идёт, слезится глаз потухших смальта.
В кофту женскую одет, в паре сношенных штиблет И на брюки нацепил зачем-то юбку. То ли холодно ему, то ли бросил кто в суму Подаяние – сыграл с убогим шутку.
В тучу сбились облака, солнце заслонив, пока Резвый ветер не порвал бродяжек в клочья. С интервалом в пять секунд ноги дряблые бредут. Ты куда свои стопы направил, отче?
Блики – на боках машин. «Потребляйте», – город-джинн, Распахнув объятья, заклинал коварно: «Душу есть где расплескать, в долг бери – негоже ждать. Прогоришь, ну, значит, брат, такая карма».
Мчалась в поисках бабла тротуарная толпа, Закоулков городских дурное семя. Дед ей шёл наперекор, сам с собой вёл разговор: – Божий раб Андрей почил, теперь я Ксеня.
Наваждением влеком, вспомнил: раньше, за столом В петербургской блинной, слышал я легенду, Что у Ксеньюшки Святой муж скончался молодой, И она мундир одела с позументом.
Красный верх, зелёный низ… Не причуда, не каприз, Мужним именем звалась теперь – Андреем. Всё до нитки раздала и босая, без угла, В мир пошла она, чтоб сделать мир добрее.
Оренбург – не Петербург… Tри столетья прочь… Hо вдруг Это промысел, достойный быть в скрижали? Ты Блаженный, не чудак?.. Дед исчез, не подал знак. Снова пыль к асфальту капли пришивали.
|