Был ребёнком девятым “нечайным”,
все лечились зелёнкой болезни
и поэтому, даже, случайно
мысли грязные в тело не лезли.

Был сын прачки и брат голытьбе.
Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.

Шёл незрячий горбатый по рынку,
сунул руку в карман мне неловко,
взял за горло, как пьяный бутылку -
оказалась девчонка-воровка.

Растворилась таблеткой в судьбе.
Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.

Возлагались венки, а надежды
умирали на понт взять банкира
и воткнул нож не в рёбра, а между,
открывая на сейфах замки я.

Взяли тихо, как-будто во сне.
Ничего себе, ничего себе, ничего се-бе.

На этапе на север на зону
пацаны-дурачьё хулиганы
сгоряча без лопат, без резона
закопали живьём всю охрану.

И шептали братишки в толпе:
“Нифига себе, нифига себе, нифига се-бе.”

Надоели законы легавых.
Мы бежали, лишь видели ели
тех кому улыбнулся двуглавый,
а не видели тех, кого съели.

Страшно было волкам на тропе.
Нифига себе, нифига себе, нифига се-бе.

Был девятым последним ребёнком,
мне коленки лечили зелёнкой
и не ждал в жизни я перемен,
и не ждал в жизни я перемен.
В клетках жил золотых одиночных,
с Богом ставки дождавшись заочной,
к высшей мере поднялся с колен,
к высшей мере поднялся с колен!