Целый мир января состоял из бесплатного жемчуга, что ломился вчера, что стремился по-варварски в зал: тот являлся на свет в темноте уходящего вечера, кто о собственном «я» ничего абсолютно не знал.
Любопытной зиме и вздыхалось, и пелось, и охалось, и хотелось вовнутрь всей собою проникнуть извне, как бродяжке седой – чтоб младенчество, детство и молодость имярека сего провести по родной белизне.
Нет, ни зла, ни добра не искала белесая фурия, что в крещенских своих простынях укрывала закат. Безымянное чудо рыдало. Внимал этой буре я, различая впотьмах голоса то – волчат, то – ягнят.
Да, не гнал никого – ни царицу хрустального севера, ни того, кто во мне отзывался на «кузькину мать»: дней грядущих суму, но, видать, – для другого бестселлера, всех чертей и святых мы друг к другу спешили призвать.
Но от прошлого след вёл в другую, в забытую, комнату, в бесконечно глубокий подвал, выдворяя за грань пониманья того, что давно мы с зимою инкогнито отрешились от мира – от дел, от общественных бань,
от всего на земли. Снова выть начинает белугою за растерзанной рамой окна бесноватый январь. Кто ж явился на свет? Чем же демона я убаюкаю? Катастрофой какой запастись возжелает бунтарь?
|