Омуты Стикса втянули на дно чьи-то тени, дайверы Стикса подняли со дна чьи-то страхи. Лодка, осевшая низко от жертвенных денег, черпает воду под вёсел ленивые взмахи.
В пойме печальной реки отираются души, что не смогли заплатить ни единой монеты. Бродят по берегу, злую тоску свою глушат, в заводях кормят бессмертные рыбьи скелеты.
Бренную память кусают бесплотные рыбы, жадно глотают, и в плоть облекаются смело. Там, где колышутся лотосов серые глыбы, прячут довольное, толстое, сытое тело.
Сколько ни прячься, а будешь настигнут и пойман. Сколько ни бейся - с крючка не сорвёшься стального. Хищных, дурных и отчаянных - полная пойма, горьких, безденежных, клянчащих снова и снова:
"Перевези! Сделай милость, ну что тебе стоит? Слушай, Харон, ну зачем тебе эти оболы? Мало того, что при жизни мы были изгои, так и теперь неприкаянны, сиры и голы…"
Хмурый усталый Харон отцепляет их руки, бьёт их веслом, отгоняя обратно на берег. Вечность... Бессмертный старик изнывает от скуки, вдоволь наслушавшись жалоб и прочих истерик.
Ладно. На ужин он купит блестящих налимов, жирных от памяти, чувств и последних желаний этих теней, ускользающих невозвратимо. Снова сегодня увидит на тёмном "экране" Стиксовых вод киноленту о жизненной драме ценностью в два медяка, что потёрты и кривы...
К лодке Харона, застрявшего между мирами, голуби Стикса опустятся с веткой оливы.
|