Владимир Сергеевич Филин

(1 сентября 1929 – 24 февраля 1982)

Мне, внучке человека, который прошёл все круги ада сталинский репрессий, в сентябре 1937 года арестованного органами НКВДи объявленного троцкистом, сосланного на Крайний Север, где трудился на лесоповале, получив двадцатилетний срок заключения без права переписки с семьёй, близка судьба поэта такой же железной воли, не сломившегося под её ударами. И, хотя годы несправедливого обвинения и последовавшей за ним многолетней каторги у моего деда и Владимира Филина различны, в их судьбах я нахожу немало общего.

Владимир Сергеевич Филин родился в Астрахани 1 сентября 1929 года. Закончил факультет иностранных языков Астраханского педагогического института.

В 1948 году В. С. Филин окончил школу в Петрозаводске, в это время по месту службы отца там жила его семья. Во время школьных каникул приезжал в родной город и бывал на собраниях нелегального кружка «Свободная мысль». После окончания школы поступил в Ленинградский юридический институт, где проучился до марта 1949 года.

В подпольную молодёжную организацию входили молодые ребята, которые писали стихи и были недовольны существующим строем – царившей в обществе атмосферой лжи, культом личности Сталина и попранием демократических основ.

Нелегальный кружок посещали не только студенты и представители интеллигенции, но также и рабочие. В организации был провокатор, и всё, о чём говорилось на собраниях, тут же передавалось в МГБ. С самого начала существования подпольной группы каждый из её участников был обречён.

В стихотворении «Шестидесятый год» поэт, уже отбывающий тюремный срок, провёл аналогию с шестидесятниками минувшего века, с которыми его сверстников разделило ровно одно столетие:

Я опять сопоставляю даты.
Встали годы в длинные столбцы.
Был когда-то год шестидесятый
И шестидесятники-борцы.
Годы-воды
протекают бурно.
Горя – море!
Плыть – не переплыть.
Этих лет пропаленные руны
Я хочу стихом позолотить.
Я не ваш –
я на сто лет моложе.
Год шестидесятый,
да не тот.
По-иному ветер камни гложет,
По-иному молодость поёт.
Там у вас в безбрежье споров резких
Каждый верил, каждый что-то знал.
Задохнулся битвой Чернышевский,
Достоевский жизнь протосковал.
Ну, а мы не знаем и не верим.
«Колокол» нам бурю не звенит.
Мы считаем годы, как потери,
Неуютный проживая быт.
Правда,
нам Вилюйски не закрыты.
«Мёртвый дом» – он тоже, вроде, наш.
Помним мы ночей тюремных пытки
И вонючий аромат параш.
Только годы –
это годы-воды.
Сто назад –
и дат не разобрать.
Чернышевский с факелом свободы.
Нам свободы этой
не достать.

(«Шестидесятый год»)

«Свободная мысль» была скорее не политической, а литературной организацией. Взгляды молодых людей были сформированы Пушкиным, Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым, Некрасовым. Там читали стихи Гумилёва, Мандельштама, Ахматовой, рукописную Цветаеву.

Не что иное, как любовь к русской литературе, толкнула молодых ребят на опасный путь конфронтации с властными правящими кругами. Их безоглядный романтический порыв обернулся сломанными судьбами и кровью. Все они получили тюремные сроки. Однако никто из одиннадцати участников подполья не раскаялся.

Василий Васильевич Каргин вспоминал, что это был кружок самообразования. После того, как молодые люди осознали, насколько далеко отошёл от марксизма Иосиф Сталин, на собраниях начали звучать вольнолюбивые речи.

Девятнадцатилетние, двадцатилетние парни не могли противостоять существующему режиму. И, хотя Владимир Филин в то время жил и учился в Ленинграде, в письмах к двоюродному брату Николаю Боровкову, который был организатором и идейным вдохновителем нелегальной группы, он подчёркивал, что во всём поддерживает взгляды друзей.

Переписка между Николаем Боровковым и Владимиром Филиным началась в начале 1947 года. Одно из писем Владимира, на которое он получил ответ от Николая, названный им письмом-поэмой, датировано 4 января. Следующее письмо было написано уже 1 марта. И эта переписка не прерывалась - она шла в спорах. Владимир дал согласие о вступлении в члены «Свободной мысли» лишь в январе 1949 года, при этом с оговоркой, что с некоторыми пунктами программы он не согласен.

Вина Филина была лишь в том, что он, очень любящий литературу, в ответ на предложение стать членом кружка дал согласие. Переписка с товарищами стала единственной уликой, фигурирующей в сфабрикованном деле. Чекисты искали связь со студенчеством Ленинграда, с армией, где служил участник кружка Федотов. На допросах от Владимира пытались добиться, что он вовлёк в подполье своих друзей-студентов. Не вышло. В письмах к Боровкову он предлагал перейти от чисто литературных увлечений к идейно-нравственным позициям.

В марте 1949 года астраханские чекисты разоблачили подпольную молодёжную группу и открыли дело об её антисоветской деятельности. Нашлась и «связь» с ленинградским студентом В. Филиным. Его доставили в Астрахань и Особым совещанием при МГБ СССР 28 сентября 1949 года приговорили к пяти годам лишения свободы. Владимиру удалось выжить в исправительно-трудовых лагерях.

После реабилитации в 1953 году Владимир Сергеевич работал преподавателем в селе Приютное Калмыцкой АССР и в Астраханском педагогическом училище, где обучал школьников и студентов английскому, французскому и немецкому языкам.

При жизни поэта не было опубликовано ни одно из его стихотворений. Лишь мизерная часть из его поэтического архива дошла до читателей.

Впервые об этом поэте узнали его земляки, прочитав подборку из десяти стихотворений, опубликованную 6 августа 1988 года в астраханской областной газете «Волга». Стихи В. Филина публиковались в журнале «Волга» в Саратове, в «Литературной России», а также в нескольких сборниках произведений репрессированных авторов.

Вот очень астраханское стихотворение, созданное в 1967 году. Оно написано больнице перед операцией, когда Владимиру отняли половину лёгкого из-за туберкулёза, который развился именно после пневмонии в лагере:

Может быть, последним обретеньем
Над Кутумом загустели тени.
Осенью задумчиво-оранжевой
Пролегла асфальтовая набережная.
Всё равно куда: вперед, назад ли –
Я иду по старому асфальту.
Два моста, а рядом две больницы –
Умереть в одной, в другой родиться.
И глядят на жиденькие волны
Две больницы радостью и болью.
Над Кутумом жёлтые акации.
Рвут байдарки длинные дистанции.
По Кутуму ветер шарит волнами,
Над Кутумом шепчутся влюбленные.
Над Кутумом любят и рождаются,
С жизнию недолгою прощаются.

В 1990 году московское издательство «Современник» выпустило первый сборник поэта «Лихолетье», в который вошло более семидесяти поэтических произведений разных лет. Над составлением сборника работали брат Владимира Филина Александр и Анатолий Жигулин. В книге – его статья о Владимире, которую затем перепечатали другие издания.

В Астрахани сборник был рекомендован для внеклассного чтения учащимся старших классов средних общеобразовательных учебных заведений. Пять тысяч экземпляров этой книги давно стали библиографической редкостью.

Всю траву покосили
И собрали всю рожь
В той далёкой России,
Где меня ещё ждёшь.
Здесь меня не угробили,
А оставили жить,
Чтобы песню над Волгою
Для тебя сочинить.
Я вернусь не с победою,
Не на белом коне –
Только с песней неспетою
О тебе, обо мне.
Про тоску осторожную,
Про печаль твоих глаз
И про всё невозможное,
Что возможно для нас.

В 1996 году Нинель Мордовина подготовила к печати сборник стихов В. Филина «Сожжённое сердце», однако средств для публикации этого сборника не нашлось… Поэт предчувствовал это:

Их прочно в форму положили
на вечный отдых и покой.
Лежат,
как будто неживые
за каждой рифмой и строкой.
В миру рождённым –
мир им снится,
в котором был я
и не был.
Тетрадный лист,
как склеп гробницы,
их навсегда в себе закрыл.
Им не разбиться в грозном громе,
любви не расточать елей, –
Они молчат
в застывшей форме,
как зори памяти моей.

(«Мои стихи»)

Переиздание стихов поэта, ушедшего от нас немало лет назад, в 2009 году в нашем городе справедливо называли событием. Сборник «Лихолетье» был переиздан издательством «Волга» к юбилею Владимира Филина мизерным тиражом в триста экземпляров.

В предисловии к этой небольшой светло-синей книжице Анатолий Жигулин писал: «И сейчас вижу я перед собою Володю Филина - в слишком большом лагерном бушлате, подпоясанном - для тепла - верёвкой, в истёртых ватных рукавицах. Глаза - большие и возвышенно прекрасные. И в них - не по возрасту зрелая готовность умереть за высокую правду, за идею. Такие глаза встречаются у мучеников на древнерусских иконах. А ведь мы и вправду были мучениками, хоть и не сознавали этого».

Сборник «Лихолетье» в 2009 году был переиздан на средства семьи поэта, так же, как и книга «Вся жизнь моя», выпущенная издательским домом «Астраханский университет», к сожалению, также весьма скромным тиражом. В ней - воплощённые в поэтические строки жизнь, судьба поэта, его отношение к творчеству, поэзии, окружающему миру, его любовь и драма.

«Я пишу свою биографию, я пишу биографию времени», - так характеризовал собственное творчество сам поэт:

Я предчувствую:
смута нахлынет,
Будет чёрным исчадьем чума.
И кумир, сотворённый из глины,
Рухнет, будто эпоха сама.
Что за ним?
Что за поздним Батыем?
За колючим кольцом лагерей?
- Угольки обгоревших святыней,
Пепел звёзд на остывшей заре…

В книге на четырёхстах пятидесяти страницах представлены юношеские стихи Филина, драматические строки, рассказывающие об аресте, тюрьме, этапах, тайшетских и колымских лагерях, амнистии, начале новой жизни и рухнувших надеждах. Любовь, счастье, тяжёлая болезнь, наше бытие - всё это передано через поэтические образы:

Во сне ли мы это видали,
Когда, ещё очень молоды,
Куда-то с тобой попали
Без всякого к этому повода?
Привёз нас зелёный «столыпин»
В веками нетронутый лес.
И снег нескончаемо сыпал
На нас с обозлённых небес.
Он сыпал, как посланный свыше,
На запертый лагерный двор,
Белил пулемётные вышки
И проволокой сшитый забор.
Снег падал. И гнулися плечи.
Слепая позёмка несла.
И в тихую грусть человечью
По-волчьи вцепилась тоска.
Мы помним до малой детали
Сугробы и эхо тайги,
Плывущий огонь магистрали
И камни безродных могил.
Мороз. Обжигающий ветер.
На страже конвойный солдат, –
Всё это было в Тайшете
Лет двадцать примерно назад.

(«В Тайшете»)

Особый интерес у читателя может вызвать опубликованная в книге переписка лауреата Пушкинской премии поэта Анатолия Жигулина и его друга Владимира Филина. Письма необыкновенно живо и искренне передают чувства и мысли двух побратимов-колымчан, двух близких по духу людей, двух ярких поэтов. В них не только воспоминания о прошлом, рассказ об их личной жизни, но и отношение к творчеству, часто критическая оценка собственных произведений.

Вместе с их письмами впервые публикуются два письма Александра Исаевича Солженицына к Анатолию Жигулину, сохранившиеся лишь благодаря тому, что в своё время были посланы Владимиру. Анатолию Жигулину посвящено Владимиром Филиным стихотворение «На повале»:

А вы бывали на повале,
Когда мороз за сорок гнёт?
И всё же зэки выжимали
Горячий пот, горячий пот.
Стучал топор в морозном звоне,
Визжала узкая пила –
Кипело всё, в запретной зоне
Работа шла, работа шла.
Начальник обходил делянки,
Отменно грозен и суров.
И зэков, наводя порядки,
Гнал от костров, гнал от костров.
Мечтал начальник о награде,
О пайке думал всякий зэк,
Катая брёвна к эстакаде
Под белый снег, под белый снег.
И для страны, в войне спасённой,
На корабли и на гробы
Над эстакадой занесённой
Росли кубы, росли кубы.

В статье «Слово о брате и поэте», вышедшей к восьмидесятилетию Владимира Филина в астраханской областной газете «Волга» (№127 (25606) от 28.08.2009 года, брат Владимира Сергеевича Александр пишет: «Осенью 1953 года в калитку нашего астраханского дворика постучал человек с незнакомым лицом, искрошенными цингою зубами, но очень родными глазами, взгляда которых мы так долго ждали. После амнистии мать каждое утро проводила на вокзале, встречая прибывавшие поезда. И в этот раз она была там, только вот не узнала сына.

Это был уже не тот восемнадцатилетний юноша, первокурсник Ленинградского юридического института Владимир Филин, которого в 1949 году арестовали прямо в аудитории, - видимо, для устрашения других - и направили на пять лет сначала в тюрьму, а затем в лагеря за связь с астраханской организацией «Свободная мысль».

Там, на каторге, был случай, едва не унесший его жизнь.

Те, кто читал автобиографическую повесть Анатолия Жигулина «Чёрные камни», могут вспомнить одного из её героев – Владимира Филина. В главке «Ангина» рассказывается о том, как зимой 50/51 года в 031-й колонии Озёрного лагеря посоветовали юному Володе, угасавшему на непосильной работе, выпить на сорокаградусном морозе ковш ледяной воды, чтобы заболеть лёгкой ангиной. Заболел, да так, что вскоре в лагерь пришла чёрная весть о том, что скончался он от двусторонней пневмонии. Всё это происходило не с выдуманным героем, а с реально существовавшим Владимиром, моим братом.

Но ни болезни, ни лишения не смогли убить в нем поэта. С юных лет он писал стихи, сочинял их всегда, даже за колючей проволокой. Немногие строки удалось привезти «оттуда», большей частью позже он извлекал их из лабиринтов своей памяти или сочинял новые, опять переживая суровые реалии лагерного бытия. И хотя он понимал, что всё лучшее, что есть в его стихотворениях, не могло быть опубликованным, он верил, что когда-нибудь его прочтут.

Будет историк горбиться
Над грудой бумаги помятой,
И юность моя воротится
Хотя бы негромкой цитатой.

А потому он считал, что его долг - в память о тех, кто не вернулся, посредством поэтического слова запечатлеть «прожитую быль» и правду о суровом времени:

Всё ближе конец. И хотим мы раскрыться
В немногих слезами и кровью политых страницах
В последнюю четверть двадцатого века.
Как память оставшихся, выживших зэков.

Рассказать же было о чём. В 1964 году в письме А. Жигулину Володя писал: «Значит, ты и есть тот самый Анатолий Жигулин, с которым лет 12 тому назад приходилось мне упираться в одну вагонетку, выталкивая её из чёрного забоя в мрачный квершлаг. Я отлично помню те дни. Темнота глубокого подземелья, кое-где разрываемая тусклым свечением аккумуляторных или карбидных ламп, злые и угрюмые лица каторжан, мы полуголодные, измождённые, но говорим о поэзии, вспоминаем что-то из Блока, Есенина.

Помню длинные очереди вагонеток: клеть не успевала принимать их. Вагонетки часто сходили с рельсов. Их нужно было ставить на место, напрягая все силы, спиной и руками, заброшенными назад. Видится в темноте круглое небритое лицо кавказца в синем бушлате, который один ворочал своей вагонеткой, зарабатывая пайку побольше.

Вспоминаю в той же нашей бригаде конопатого русского мужичка из военнопленных, спокойного и мудрого, как Шухов. Как живые в глазах два ладных молодых парня из бандеровцев, заправляющих подъёмом клети, в чёрных полушубках бригады механизаторов. Помню только лица и обстоятельства, а из имен только твоё. Помню тебя в большом зеленоватом бушлате, подпоясанном верёвкой, помню, что слабоваты мы были оба, и вагонетка с камнем нам и двоим тяжела была».

Оказалось, что упирались они в вагонетку с урановой рудой. Об этом А. Жигулин написал в рассказе, посвящённом В. Филину, «Урановая удочка».

Позже брат в стихотворении «Сталинский Интернационал» писал:

...Это Интернационал рваных бушлатов.
Это Интернационал правых и виноватых.
Волков и овец.
Поруганных душ и разбитых сердец.
Это Интернационал злобы и невзгоды.
Это Интернационал погибшей свободы.
Новый Интернационал,
Сталинский Интернационал.

Брат старше меня на десять лет, но учились мы в одном Астраханском пединституте. В юридический он возвращаться не захотел – слишком хорошо теперь знал, кому служит в нашей стране Фемида. Решил изучать иностранные языки, чтобы стать учителем, чтобы читать в подлиннике Гейне и Шекспира. Но он не удовлетворился знанием двух языков, овладев ещё французским, испанским и немного итальянским. И, конечно же, на русский переводил стихи с этих языков.

В институте знали, что Володя пишет стихи. В то время у нас было литобъединение «Наше творчество». Мы собирались, читали, спорили, иногда даже кое-что публиковали в единственном экземпляре. Однако все члены литобъединения были намного моложе Владимира - зелёные, не смыслящие в жизни юнцы. Несмотря на изменения в обществе, на появление в печати таких книг, как «Один день Ивана Денисовича», брат чувствовал, что «оттепель» - явление временное. И не пытался вводить в тайный мир своего творчества юных друзей, как теперь я понимаю, оберегая их от повторения его судьбы. К тому же брата нередко, очевидно, в «профилактических целях», приводили в знакомый с 1949 года дом.

Помню, какой болью отозвалось его сердце на лишение гражданства Александра Исаевича Солженицына. 2 февраля 1974 года он передаёт эту боль поэтическими строками:

Когда все глубже пустота
И тяжелее духота,
И ложью связаны слова
В столбцах газетного листа,
Когда поруганы права,
Когда правители страны
Бесчеловечны и глупы,
А тюрем черные гробы
Свободным людям отданы,
Когда запуганы рабы,
Когда молчат единоверцы,
Тогда…
Россию покидает Герцен.

Много стихов Владимир посвятил современности. Он пытался поэтически осмыслить и запечатлеть своё видение сотен наших проблем.

А вот оценка тогдашнего руководства страны:

Живут в одной обители
Без горя и забот
Седые долгожители
Уже который год.
Не только долгожители,
Они и укротители,
Бесстрашные воители,
Их свято чтит народ.
Бессменные хранители
Народного добра,
Не знают долгожители,
Что им давно пора…

Конечно же, большое место в его творчестве занимали стихи о любви, посвящения близким – матери, жене Валентине, дочерям Татьяне и Нине. И ещё почему-то много Владимир писал о смерти, предчувствуя, видимо, свой уход. Умер он в 52 года, не дождавшись перемен, о которых мечтал.

На астраханском кладбище на могильной плите, под которой похоронили брата, были выгравированы его же слова:

Что пользы вспоминать о том,
Как пролетало время золотое.
Ведь жизнь, пройдясь тяжелым утюгом,
Разгладила былое в небылое.

Многие из стихотворений Филина – поэтическая летопись ГУЛАГа:

А вода в Ангаре быстро-быстрая
И холодная-холодна.
Коль уйти не сумеем от выстрела,
Будет нам в Ангаре хана.
Так греби, загребай, напарник,
Ручки нежные не жалей.
Жизнь под вышками ведь не пряник,
Потонуть в Ангаре милей.
Автоматная очередь коротко
Разрывается в пузырьки,
Рядом с нашей утлою лодкой,
Середину режет реки.
Ангара не потерпит раздела,
Что взяла, то останется в ней.
И пробитое пулями тело
Похоронит в своей глубине.
Жаль, конечно, что мы не услышим,
Погребённые в иле навек,
Как порушатся чёрные вышки,
Стерегущие смелый побег.

(«Побег на Ангаре»)

26 апреля 2014 года имя Владимира Филина было упомянуто в программе радио «Эхо Москвы» в передаче «Культурный шок. Горечь или Гордость». Кристина Петрова, победитель конкурса «Человек в истории – Россия XX век», говорила в радиоэфире о том, что, узнав о судьбе своего земляка, астраханского поэта Владимира Филина, архив которого сохранила его супруга, заинтересовалась и другими членами молодёжной студенческой организации, осуждёнными в 1949 году.

Кристину Петрову и её соавторов заинтересовала сама судьба студентов и последствия их участия в работе кружка, всем членам которого дали по многу лет лагерей. Первокурсника Владимира Филина арестовали прямо на лекции в Ленинградском университете. Николая Боровкова с Василием Каргиным забрали в день отъезда на студенческую практику. Директор вызвал ребят к себе, дал какое-то задание, сказал, что их отвезёт машина, но машина их отвезла не на практику, а, собственно говоря, в тюрьму.

В обвинительном заключении было одиннадцать человек. Но молодые исследователи узнали, что арестованных было больше, и некоторые из тех, кого арестовали, практически не принимали в работе кружка никакого участия, а просто знали об этом кружке.

Все ли вернулись из лагерей? Известны лишь истории возвращения Василия Каргина, Николая Боровкова и Владимира Филина, многим присудили по десять лет лагерных работ, Филину – пять, зато он был угнан дальше всех – на Колыму. Информатор, «сдавший» органам всю группу, после каялся.

После досрочного освобождения, связанного со смертью Сталина, Николай Боровков работал врачом. Василий Каргин стал руководителем Астраханской общественной организации жертв политических репрессий «Память сердца», с 1991 года был председателем Астраханского регионального отделения историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал».

Исследователи взяли интервью у директора музея Велимира Хлебникова Александра Александровича Мамаева, который был знаком с Владимиром Сергеевичем ещё по Астраханскому педагогическому институту, где на факультете иностранных языков обучался Филин, отбывший свой тайшетский и колымский срок от звонка до звонка.

24 сентября 2009 года в Астрахани в доме-музее Хлебникова состоялся вечер памяти Владимира Филина, где поэта тепло вспоминал лично знавший его Александр Мамаев. Выступал на этой встрече и Василий Васильевич Каргин.

Высокую оценку творчеству Филина дал почётный профессор Астраханского государственного университета Николай Николаевич Поляков, назвав Владимира Сергеевича «узником и летописцем ГУЛАГа».

В пору далёкой юности погрузила участников старейший преподаватель немецкого языка педагогического института Зинаида Лазаревна Дубинина. Рассказывая о своём студенте Филине, выдержанном, умном, активном участнике художественной самодеятельности, преподаватель вспомнила студенческие конкурсные вечера на немецком языке, на одном из которых Володя выступил в роли Мефистофеля.

Трогательно прозвучали воспоминания родных - младшего брата Александра Сергеевича, нашего земляка, проживающего сейчас в Москве, жены Валентины Ивановны, верной и надежной спутницы жизни, дочери поэта Нины Владимировны, в памяти которой сохранился светлый образ любимого и любящего отца. Звучали в тот вечер и стихи, посвящённые поэтом членам своего семейства:

Времён непреложно движенье.
За веком –
века на слом.
Но снова приходит Рожденье
Сегодня в наш маленький дом.
Потомки далёкие встретят
Нас, юных, в объятья свои –
Ведь мы обретаем бессмертье
Могуществом нашей любви.
Сегодня родились мы вместе,
Чтоб в будущем где-то опять
Тебе повториться в невесте,
Мне мужем твоим снова стать.
Из мук твоих радость живая:
Живое –
в живом воплотить.
Пронзи моё сердце ножами,
А я всё равно буду жить.
И ты, постигая бескрайность,
Увидишь во все времена:
Не выпита звонкая радость,
Опять ты и мать, и жена.
Бессчётно идут поколенья,
Но смерти в движении нет.
Мы празднуем День Рожденья
Своих повторившихся лет.

(«Женщине, родившей мне ребёнка»)

Стихи Владимира Филина, проникнутые чувством сострадания, верой в будущее, надеждой на торжество правды, любовью ко всему родному и близкому, звучали возвышенно и взволнованно. Их декламировали родственники, друзья, почитатели таланта Владимира Филина. Особенно проникновенно звучали они из уст учащихся театрального отделения колледжа культуры. Чувствовалось, что молодёжь эти стихи пропускала через сердца:

Хорошо дыхание свободы,
Ночи на свободе хороши.
Здесь одни лишь каменные своды.
Сумрак сводов, сумраки души.
Всё замолкло, словно неживое.
Ход часов размерен, ясен, прост.
Хоть стряслось бы что-нибудь такое,
Повели б скорее на допрос.
Пусть скорей этап, дороги-кручи,
Лагеря, бродяги и конвой.
Может быть, тогда в свинцовых тучах
Звёзды улыбнутся надо мной.
Здесь одни лишь каменные своды.
Сумрак сводов – сумраки души.
Хорошо дыхание свободы,
Ночи на свободе хороши.

Юные исследователи биографии и творчества Владимира Филина в беседе с ведущей программы радио «Эхо Москвы», руководителем молодёжных образовательных программ международного правозащитного общества «Мемориал» Ириной Щербаковой процитировали стихотворение «Молчавшим»:

Как будто полыхнуло дымом по жутким гулким этажам
Был вопль, казавшийся призывом к последним звавшим мятежам.
Но вы растерянно смотрели из-под нахмуренных бровей,
Как отворялись чьи-то двери, как выводились из дверей.

Их ждали чёрные машины, совсем как чёрные гроба.
Их люди в золоте нашивок препровождали в погреба.
Гудком, охрипшим на вокзале, тоскливо выли поезда.
Их увозили, вы не знали: кого, зачем, за что, куда.

Вы только запирали двери на жутких гулких этажах
И ждали, будто в клетках звери, конца чужого мятежа.
И не было конца молчанью, тревожен был ваш жуткий сон,
И пахло душными ночами трусливой вонью от кальсон.
Лишь полыхало алым дымом по вашим гулким этажам,
Но вы не верили призывам к последним звавшим мятежам.

…Имена воскресают из забвения. Наша молодёжь воскрешает их. А значит, не всё ещё потеряно.

Приведу в очерке с небольшими сокращениями ещё одну студенческую работу, опубликованную в рубрике «Нам не знать об этом нельзя».

Вот что рассказали об участниках антисоветской организации «Свободная мысль» в стенгазете Анастасия Мелконян и Кристина Петрова, на момент написания работы – студентки первого курса Астраханского государственного университета. Под руководством Людмилы Вадимовны Тарасенко их работа заняла третье место на XV Всероссийском конкурсе исторических исследовательских работ «Человек в истории. Россия – ХХ век»:

«История, о которой мы пишем, произошла в середине прошлого века и для того времени не была уникальной. Мы узнали о ней совершенно случайно: Людмила Вадимовна Тарасенко, наш научный руководитель, познакомилась с Валентиной Ивановной Филиной и решила во что бы то ни стало познакомить нас с ней.

Итак, мы отправились на интервью с Валентиной Ивановной Филиной. Всё, что было нам о ней известно, то, что её муж, астраханский поэт Владимир Филин, был участником антисоветской организации «Свободная мысль». В 1949 году его осудили и отправили в ссылку как врага народа.

Мы вошли в квартиру. Это было обыкновенное советское жилище. Валентина Ивановна провела нас по всем комнатам – в спальне мы задержались. На стене - старые фото. Длинный шкаф полностью заставлен книгами, причём совершенно разными…

Чуть позже в зале начинаем разговор.

- Валентина Ивановна, расскажите нам, пожалуйста, о своём муже.

- Я могу сказать только то, что знаю... в основном всё со слов свекрови, Нины Григорьевны.

Родился Владимир в Астрахани. Отец его, Сергей Максимович, был в молодости рабочим-бондарем, был бойцом Красной Армии, затем учился в Москве, после чего стал работать в органах госбезопасности, часто меняя место жительства. Дослужился до звания полковника, в 1949 году подал в отставку. Не надо долго думать, что послужило поводом к уходу со службы: арест сына и дальнейшее расследование.

Отношения между отцом и сыном были напряжённые – их взгляды на жизнь расходились, а значит, расходились и жизненные пути.

Материально семья была очень хорошо обеспечена, сама Нина Григорьевна мне рассказывала, что пользовалась своим положением, не думая, что скажут окружающие. Но юный Володя с детства проявлял характер: он не хотел выделяться среди малообеспеченных приятелей, живших с ним в одном дворе.

Нина Григорьевна рассказывала: «Соберёмся в гости, нарядим его, выпустим чуть пораньше, а он на улице нарочно себя пачкал грязью, отрывал пуговицы, чтобы быть как все. Старался быть как можно проще».
Ещё Володя мне рассказывал историю, когда в Архангельск приехал брат Нины Григорьевны, Иван Григорьевич Цаплин. Володе тогда было 10-12 лет, совсем мальчишка. И вот этот дядя взял Володю за руку и говорит: «Пойдём, покажу тебе настоящую жизнь, а не ту, которой ты живёшь». И они пошли на берег речки, и там было очень много людей, которые куда-то перекочёвывали, трудно ведь жилось… И вот Володя запомнил, как эти бедные голодные люди сидят семьями, стремятся куда-то уехать. «Вот смотри. Вот так живёт основная Россия, ты это должен знать».

Вся юность Володи прошла в Петрозаводске, там он закончил школу. Он чистой воды гуманитарий, обладал широким кругозором.

- Валентина Ивановна, а расскажите, как Владимир Сергеевич оказался в этом кружке?

- Я очень мало знаю про сам кружок и про то, чем они там занимались. Были молодые, любили литературу. У Володи был двоюродный брат, Николай Боровков, который жил в Астрахани – он и собрал эту группу.

С Боровковым Володя стал переписываться где-то в 1948 году, когда приезжал в Астрахань на каникулы. Это было после 9-10 класса, ему было 17 лет. Николай познакомил его со своим кружком.

Собирались они, анализировали, обсуждали, как их всех обманывали. Ну, в общем, было то, о чем говорили «на кухне». Про кружок я больше ничего не знаю, остались только документы.

Да, документы остались: постановление на арест, причём только на арест Николая Боровкова; выписка об освобождении В.Филина; протоколы допросов и копии некоторых писем – всё это Валентине Ивановне помогли достать из архива работники астраханского «Мемориала».

Из письма Владимира Филина Боровкову: « …Я согласен с первой частью Вашей программы, но не целиком. Я не согласен с утверждением о снисхождении нашего «социалистического строя до уровня реакционнейшего государственного капитализма». Социалистический строй по сравнению с государственным устройством любой страны является не реакционным, а прогрессивным. Это вполне подтвердят успехи тридцатилетнего существования нашего государства. Но это не освобождает нас от необходимости борьбы за его дальнейший прогресс, от борьбы с остатками прошлого, с пошлостью людей; от борьбы за облегчение положения трудящихся масс; от борьбы за создание истинного социалистического сознания. Эти задачи ложатся на плечи экономики и идеологии, расцвет которых не за горами…».

По решению особого совещания Владимиру Сергеевичу Филину дали пять лет исправительно-трудовых лагерей (статья 58 пункты 10,11). В лагерях Филин был с октября 1949 по апрель 1953 года. Там он познакомился с воронежским поэтом А. Жигулиным и впоследствии стал прототипом героя книги А. Жигулина «Черные камни».

Владимир Сергеевич Филин освободился 13 апреля 1953 года. Ему самому не верилось, что не сгинул в руднике или на лесоповале, что остался человеком.

После освобождения в 1954 году Владимир Сергеевич стал студентом Астраханского педагогического института. Там же он познакомился со своей будущей женой, Валентиной Ивановной. Это ей, своей супруге, в 1959 году Филин посвятил эти проникновенные строки:

Далёкая в небе планета.
Постигнуть не хватит ума.
Дрожишь отражением света,
а может быть, светишь сама.
Не страшно, и гром если
грянет, ударит дождём проливным.
Твой спутник - с тобою,
я рядом,
Держусь притяженьем твоим.
Но всё же боюсь катастрофы:
разрушится наше жильё,
и я упаду. И на строфы
рассыплется сердце моё.
(«Жене»)

После освобождения Владимир не отказался от своих идей. Вот что рассказывала нам его жена: «Он в такой атмосфере, конечно, жить не мог. А мы вместе работали в педучилище, вот это никому не рассказывала даже. Работали вместе… и вот, идет собрание, ну какое-то торжественное, гимн. Все встают – мой муж сидит. Все под гимн встают, а он сидит. Я его дергаю: «Встань, встань». Нехотя, только ради меня, он поднимается, представляете… Это один эпизод.

Дальше. Идут политзанятия. У нас каждый месяц обязательно были политзанятия, и там надо было выступать. Сижу, думаю, сейчас что-нибудь скажет, сейчас что-нибудь скажет… А у нас была руководительница, женщина очень строгих и правильных советских взглядов. И вот она задаёт вопрос: «Как вы считаете, почему у нас только одна партия? Потому что…» И мой Владимир говорит: «А потому что другие не разрешают». Она как сидела, так и свалилась, а я вообще сникла… Господи, она ведь доложит, она обязательно доложит, тогда все докладывали».

И действительно, докладывали. А позже, по рассказам Валентины Ивановны Филиной, и следили…

При жизни его стихотворения не печатали, да и после лагерей было опасно показывать их кому-либо. В них прослеживался объективный взгляд на происходящее. Поэт писал про то, что происходило вокруг, и что он чувствовал при этом.

Теперь, когда мы познакомились с трагической судьбой нашего земляка – поэта Владимира Филина, пострадавшего в годы репрессий и арестованного за участие в работе подпольной организации «Свободная мысль», нам захотелось узнать о судьбах всех её членов.

Валентина Ивановна, вдова Владимира Филина, говорила, что общается с Валентиной Михайловной, сестрой Николая Боровкова. Вот отрывок из её рассказа:

«Просто собирались друзья Николая у нас дома. Это Герман Федотов, Василий Каргин, Феликс Запорожец и Коля Бормотов. Они все были соседями, жили на одной улице. Герман Федотов работал на сахарном заводе, на станции Трусово, мешки таскал.

И вот они все собирались вечером, ночью, сидели, слушали по радио американский «Голос» или нечто подобное, разговаривали о том, о чём «на кухне» говорят, а Герман приходил, садился около порога и спал. Он работал на заводе и очень сильно уставал. Образования у него не было: четыре или пять классов. У Коли Бормотова тоже образования не было.

В своё время у него забрали отца, и, может быть, месть какая-то была. Из них всех образование имели Николай, Василий Васильевич и Запорожец. А с чего за братом следить стали: на каком-то собрании, это как раз после практики было, Николай выступил с докладом, где говорил обо всей несправедливости, что творится. Тогда как раз вышел фильм «Свинарка и пастух», и вот, он говорил, почему же в фильме одно, а в жизни другое.

За ним уже стали тогда следить. И даже заставляли соседей и друзей Коли докладывать обо всём. К ним на вечера приходил Саша Чумаченко, а потом докладывал всё. Но, как сам Саша говорит, он не всё рассказывал. Да и соседи потом стали говорить, что кто-то под окнами ходит, и машина, «лягушка», мы её называли (она такая зелёная была) приезжала, людей забирали. Так вот, она стала мимо часто ездить. Ну, тут и мама начала им говорить, что давайте-ка расходитесь.

Я особо ничего не знаю. Про лагеря он только с матерью разговаривал, мне не разрешали слушать. А после этапа Коля вернулся и поступил в астраханский государственный медицинский институт. А когда они собирались с друзьями, там и Василий Каргин был, если разговор заходил о лагерях, Колю спрашивали - ну как там, он всегда старался уйти от ответа. После лагерей стал скрытным от всех.

Помню ещё, что в лагере он сидел вместе с Александром Солженицыным. И когда вышел рассказ «Один день Ивана Денисовича», наш Коля стал прототипом одного из героев. Он писал Солженицыну письмо, и тот ему ответил, что помнит его, но забыл фамилию, и поэтому в рассказе его героя назвал Вдовушкиным, так как помнил, что мама была вдовой. Николай хотел отправить все свои документы, воспоминания Солженицыну через сына. Но сын Боровкова оказался неблагонадёжным, всё потерял, и где документы - неизвестно».

Вот и всё, что мы узнали о Николае Боровкове и о некоторых участниках кружка «Свободная мысль».

Все документы Валентине Ивановне Филиной передал наш астраханский «Мемориал».

Мы познакомились с нынешним председателем астраханского Мемориала Эвелиной Григорьевной Тороповой, которая рассказала про жену и племянницу В. Каргина. Мы решили встретиться с родственниками Василия Васильевича.

Василий Васильевич Каргин родился в 1921 году в селе Верхнелебяжье. Отца посадили, а мать Василия с детьми выгнали из дома.

«Вот так они и «мыкались» по всей области, по родственникам, потому что бабушка боялась говорить, что дедушку посадили. Чтобы прокормить семью, она пошла на рыбозавод, плюс к этому катала тачки с солью, а раньше это была очень тяжёлая работа.… Ходила в колодках таких, мозоли были, у неё потом всё болело, но чтобы прокормить детей, бабушка делала самую тяжёлую работу», – рассказывала нам племянница Василия Васильевича.

В 14 лет Василий стал помогать семье, пошёл работать, потом окончил с отличием астраханский ветеринарный техникум. По образованию был ветеринар-фельдшер. Поступил в педагогический институт, а там его уже забрали с первого курса.

С Николаем Боровковым Каргин вместе учился в школе № 58, в параллельных классах. А затем вместе окончили зооветеринарный техникум. Тесно общались и были ключевыми фигурами в обществе «Свободная мысль». Свободомысленники были арестованы 14 февраля 1949 года. В тот день Николая Боровкова и Василия Каргина, только что неплохо сдавших первую сессию, вызвали к директору и предложили проинспектировать в составе специальной комиссии районные детские сады и школы. Друзья не смогли отказаться. Им позволили заскочить домой за вещами и на грузовике куда-то повезли. Оказалось, вовсе не в село, а во двор областного УМГБ по ул. Кирова, 5.

Осенью дело о «Свободной мысли «передали в Москву на «особое совещание». То есть, речь о суде даже не шла.

После рассмотрения всего дела были вынесены приговоры: Василий Каргин был приговорён к десяти годам исправительно-трудовой колонии и отправлен по этапу на север Казахстана в Экибастуз, на угольные копи. Через несколько лет он стал одним из организаторов лагерного бунта. После подавления бунта зачинщиков разослали по разным лагерям. Василий Каргин отправился в казахстанский Джезказган на медный рудник. Там он пробыл ещё два с половиной года.

В хрущёвскую оттепель «политическим», отбывающим срок на тяжёлых работах, стали засчитывать год за два, и через этот срок Каргин получил разрешение ехать домой. Однако он ещё несколько месяцев проработал на руднике вольнонаёмным, чтобы добыть денег на дорогу и одежду.

По возвращении в Астрахань Василий написал заявление в Верховный суд с просьбой пересмотреть его дело. Через несколько месяцев, именно тогда, когда 28-летний бывший заключенный решал, чем ему заняться дальше, из прокураторы ответили, что дело пересмотрено и он реабилитирован.

Статус оправданного позволил Каргину восстановиться на первом курсе пединститута, правда, не без труда. Насколько тяжело было молодым людям, прошедшим через всю эту несправедливость, начать жить снова и чувствовать себя полноценными людьми в обществе.

Каргин стал учителем русского и немецкого языков и до пенсии проработал в школе. А после ещё пятнадцать лет трудился оператором котельной «Коммунэгнерго». Это помимо деятельности председателя астраханского общества «Мемориал».

Среди всех сохранившихся бумаг и записей, преданных нам родственниками Каргина, мы нашли воспоминания Василия Васильевича «История организации «Свободная мысль». Именно эти воспоминания дают нам более ясную и чёткую картину.

В своих воспоминаниях Каргин не только рассказывает историю создания общества, но и дословно передаёт нам свою программу деятельности: устав и манифест. Василий Васильевич даже описал литературу, которую они изучали, и делится с нами своими наблюдениями, суждениями о том времени.

Было интересно читать рассуждения тех юных ребят: о несовершенстве мира и, в первую очередь, политического строя, об отсутствии справедливости, о неравенстве людей.

Всем нам свойственно в молодые годы находиться в поисках истины, вот только полвека назад за это можно было навсегда распрощаться с молодостью – так люди, пытавшиеся всего-навсего разобраться в том, что происходит в стране, мгновенно причислялись к врагам народа.

Что хочется сказать в конце нашей работы. Когда эта история попала к нам в руки, мы даже не предполагали, как она повлияет на нас. Конечно, мы знали, что много людей прошло через сталинские лагеря, но мы не знали всей правды, того, что там на самом деле происходило.

Как они пережили все это? Как им удалось продолжать жить дальше?

Да, кто-то замкнулся в себе, кто-то продолжал отстаивать свои идеи. Это очень трудный путь, не каждый мог решиться встать на него. К сожалению, в наши дни мало кто, особенно молодёжь, знает о чудовищных преступлениях, совершённых советской властью.

Благодаря этой работе мы узнали, что астраханцы стали прототипами героев произведений Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», «Один день Ивана Денисовича» и Анатолия Жигулина «Чёрные камни».
Не случайно я так подробно процитировала в очерке работы своих юных землячек. Напрасно некоторые считают, что эта память о жертвах политических репрессий опасна, будто она способна сеять раздор в обществе, подогревая комплекс неполноценности, агрессию и тому подобное. Мы не должны забывать тёмных страниц истории нашей страны. И хорошо, что наша молодёжь помогает нам в этом. Верно написал Александр Твардовский:

Одна неправда нам в убыток
И только правда – ко двору.

С горечью описывал лагерную жизнь Владимир Филин:

Всё было так, как быть и надо,
Как надлежит быть по утрам.
Варили тухлую баланду,
Крошили хлеб по двести грамм.
Дневальные топили печи,
Под снег хрустящий зэки шли,
А бригадирам чай покрепче
Шестёрки шустрые несли.
Храня священные порядки,
Как полагается, с утра,
Давал нарядник разнарядки,
Художник мазал номера.
Потом, ударив звонко в рельсу,
Сбирали зэков у ворот,
Чтоб гнать к повалу чёрным лесом,
Где день проклятый настаёт.
Пятёрки пропускал начальник
Под бодрый взмах своей руки,
Надрывно лаяли овчарки
И скалили на нас клыки.
В лес шли понурые бригады
По чётко выбитым следам.
Всё было так, как быть и надо,
Как надлежит быть по утрам.

(«Утро в лагере»)

Жизнь Владимира Сергеевича Филина оборвалась на пятьдесят третьем году. Не выдержало сердце – груз пережитого был слишком велик.

А умру –
знайте самое главное:
не творить
похоронных затей.
Так уйду
в одинокое плаванье
по загробному царству теней.
Но я рад,
если жизнь моя пройденная
через много лет
вызреет
красной смородиной –
красный –
любимый мой цвет.
Я верю бессмертью
не только как памяти,
когда боль потери
уже улеглась.
Поэтому всё,
что со мной вы оставите,
пусть красной ягодой
зреет для вас.

(«Вроде завещания»)

В 2000 году в Астрахани вышла Книга памяти жертв политических репрессий, насчитывающая 5575 имён наших земляков. В этот скорбный список вошла фамилия Владимира Сергеевича Филина, замечательного человека, прекрасного педагога, талантливого поэта:

«Филин Владимир Сергеевич: 1929 года рождения;
русский;
студент 2 курса Ленинградского юридического института;
место проживания: Ленинград.
Осужд. 28.09.1949 Особое совещание при МГБ СССР. Обв. обвинен в принадлежности к антисоветской организации, созданной в Астрахани
Приговор: 5 лет.
Реабилитиация: 1956».

В этих нескольких скупых строках – лихолетье бесстрашного человека, нашего земляка.

Когда мне тоже принесут цветы,
Чтоб положить к унылому надгробью,
Я не почувствую их скорбной красоты.
Я не скорблю –
я сам виновник скорби.
И в путь последний проводить придут
Меня мои невыросшие дети.
Я им оставлю в сердце море смут,
Которыми жило моё столетье.
Давно сломалось лёгкое весло
И волны лодку подняли на спуске.
Меня тогда
не в море унесло,
меня разбило в поворотах узких.
Дырявым лёгким
больше не вздохнуть,
С осипших связок голоса не взыщешь.
Скорее в путь,
В последний путь
Пойду в цветах к последнему жилищу.

Литература:

Александр Филин. «Слово о брате и поэте». - Волга» - №127 (25606) от 28.08.2009.
Антология астраханской поэзии/ред. - сост. П.В. Морозов. – Астрахань, 2003. – С. 69-79.
Жигулин А. Из повести «Чёрные камни»: [о В. С. Филине]/А. Жигулин// «Жгучи свободы глаза…»: художественно- публицистический сборник – Астрахань, 1997. – С.121-131.
Жигулин А. О друге и поэте: [о В. С. Филине]/А. Жигулин//Астрахань. Новое время. – 2001. - №№3-4. – С. 52-53.
Мамаев А. Владимир Филин (1929-1982): Астраханская поэзия ретро – Астрахань: Хлебниковская веранда, № 27, 2001.
Молдавская Э. «Невыдуманный герой эпохи» - «Волга». 03.11.2009 - №164 (25643).
Муравьёв Вл. Мы новые колокола: Резонанс–автор читает отклики на свою статью о лагерной поэзии – Москва: Литературная газета № 52 (5274), 27.12. 1989.
Подольская Г. «И ни живого вычеркнуть из списка…»: [ литературно - критический очерк о В. С. Филине]/Г. Подольская//Подольская, Г. «Жгучи свободы глаза…»: художественно- публицистический сборник - Астрахань, 1997. – С. 97-120.
«Свет мой безмерный». Антология астраханской поэзии/ред. - сост. С.А.Золотов, 2013.- С. 252-267.
Филин В.С. И юность моя воротится…– Стихи – предисловие редакции – Астрахань: Волга, 6.08.1989.
ФилинВладимир. Я не ваш – я на сто летмоложе: Стихи – предисловие редакции и А. Жигулина – Астрахань: Комсомолец Каспия, 13.01.1990.
Филин Владимир. Хорошо дыхание свободы: Стихи – публикации В.И. Филиной и А.С. Филина; предисловие А. Жигулина – Саратов: журнал «Волга», № 1, 1990, стр. 121-128.
Филин Владимир: Стихи- предисловие А. Филина «Слово о брате» и редакции «Из неопубликованного и забытого – Поэт Владимир Филин, которого ещё предстоит открывать…» - Москва: Литературная Россия № 42 (1654), 21.10.1994.
Филин В. С. Стихи/В. С. Филин//«Где Волга прянула стрелою…»: Астрахань поэтическая/сост. Подольская Г.Г. - Астрахань, 1995. – С. 215-219.
Филин В. С. Стихи/В. С. Филин// «Жгучи свободы глаза…»: художественно- публицистический сборник – Астрахань, 1997. – С. 101-120.
Фисенко Л. Слово о поэте: К 70-летию со дня рождения - предисловие Н. Мордовиной -Астрахань: Волга, № 167, 1.09.1999.
Филин В. С. Стихи/В. С. Филин // Астрахань. Новое время. – 2001. - №3 - 4. – С. 52-53.
Филин В. С. Лихолетье: Стихи – сост. А. Филин; предисловие А. Жигулина – М.: Современник, 1990.
Филин В. С. Лихолетье: Стихи – Астрахань: Волга, 2009.
Филин В.С. Вся жизнь моя: Книга стихов; В. Филин – А. Жигулин: письма – сост. А. Филин, В. Филина; предисловие А. Филина, А. Жигулина – Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2011.