Собирались, снимали пальто, наливали, до самыя ночи говорили и это и то о свободе, любви и о прочем. А вокруг бушевала зима, просто вьюга, без всяких намёков. Как нетрудно сойти нам с ума, потому что совсем одиноко.
Потому что снега и снега голубые и чёрные позже, и свобода всегда дорога, а любовь, как всегда, подороже.
Может, выход – сей дружеский круг, круг, в котором, по-своему, правы, обнимают за плечи подруг, и касаются слова и славы.
Холодильник на кухне урчит, батарея бурчит стариковски. И, анапестом многоочит, улетает куда-то Тарковский,
улетает от этих речей, повторяющих звонкие строфы так, как будто струится ручей, украшая подножье Голгофы.
Он-то знает зачем и почём и любовь и свобода. Короче, не желает быть сладким ручьём у подножья голгофского ночи.
|