Она ещё неясная, как сон. Её шаги бесшумны и легки. Мерцают синей кровью белладонн её зрачки. Но где-то хрип ворон – предчувствием «смотреть-нельзя-касаться», и от него растрескались виски у ангела на мраморном палаццо. Смотри в меня – вот чёрных тифий рой в моей груди. Сожги меня и брось на дно холодной ямы, там покой. Прошла насквозь… Клубится крик немой. Прибит к кресту, любовью прокажённый, но не касался ни клинок, ни гвоздь так ласково ещё приговорённых.
Она в руке скользит по берегам, изгибам рек {они впадают в Стикс}. Краями ран тянусь к её губам, и гладит их, как пёрышки птенцам. Пусть рвётся пульс возвышенного слога, и окрылённый рифмой этот стих не долетит до призрачного бога, она меня в ладонь целует так… так летний ветер дул, листая гладь озёрной чаши, облаком у рта качнулась прядь Офелии… Вода на выдохе распалась на брильянты. Она могла губами разгадать, что не могли увидеть хироманты.
|