– Мне не нравятся длинные летние дни.
В этом городе всё архаично и ржаво.
Карты врут про любовь, ну и где же они,
короли-женихи?! В эту старую гавань
не плывут корабли, только роза ветров
пахнет солью и тленом в туманных лощинах.
На утёсе в лохмотьях сырых облаков –
одинокий маяк, и окутаны тиной
кораблиные остовы на берегу.
Из таверны отец возвращается хмурым
и ворочая скулами, пьяный в дугу,
он кидает мне в спину циничное "Дура!",
как окурок, не глядя. Прислушаюсь: спит.
По наклонной тропе ухожу торопливо.
Там небесного кратера лунный магнит
морщит пенные воды и тянет приливом.
Кто-то шепчет: сюда-а, волны стонут: наза-ад,
опустевшие трюмы кишат голосами.
Якорь вырван как зуб. Стародавний фрегат
на песчаной косе окрылён парусами,
и шальные ундины под ним верещат.
На корме – капитан, поцелуем помечен.
Как тяжёлым крылом, разворотом плаща
обнимает мои оголённые плечи.
Пусть с ногой деревянной, но каменна грудь,
он хохочет, взъерошенный дерзким бореем,
красно-рыжие пряди – огонь на ветру,
говорит: если хочешь, зови меня Грэем.
Исполинская мачта – крепка и туга.
Набухающий парус – пронзительно алый!
Капитан был хорош, он дарил жемчуга
ик! к-кораллы!

А потом…
{наливает ещё полстакана
и глотает кроваво-коричневый ром},
он сказал, уплывает в далёкие страны.
Надо ждать.
По таверне разносится смех.
Полуночная бабочка в душном корсете…
эти пьяные байки знакомы для всех,
и прозрачны чулки как рыбацкие сети.
И уйдёт, как обычно, целуясь не с тем,
сумасшедшая хрупкая женщина в красном.
Корабли уплывают. Причал опустел.
Но она ещё верит… в мечту о прекрасном.