Н. П.

-1-

Под оливой

Ни лекарства, ни яда.
Ветра, неба, природы.
Изменение взгляда -
измененье погоды.

Помутнение синей
или серой до цвета
влажных семечек пиний,
и закончим на этом,

языками касаясь,
в говорливые пальцы
наготой забираясь,
сердце - тропкой и фальцем

старой глины, как будто
вот у этой дороги
на последней побудке
архаичные боги.

-2-

В алой юбке

В алой, в такой алой юбке, и в белой блузке,
насквозь догола облитой закатом,
на фоне холмов и фавнов, юная,
невинна, невиновна, нет, теперь виновата

в том, что смертный, старше, чем самый старый
виноградник у древней дороги справа,
и козлоногий при этом, вдыхает улиточный воздух,
потому что он помнит, что это - отрава

не для того, кто летает без тела, кто мимо ложбинки
позвоночной летит пузырьком по аорте.
Девушка на велосипеде - тёплое утро вечером,
buona vita mattina nella buona sera morte.

-3-

Мо-

Сначала все выпадут. Выметут сором.
Потом ни вина, ни (ни-ни) сигареты.
И только оливы во сне за забором,
тосканское лето.

И только пол-слова. И радость, и горе.
Мо - что это, а? Это кровью в аорте
так сладостно стукнуло тёплое море?
Далёкое море ли? Близкая morte?

-4-

Реквием

Н.

Снова танцует моя занавеска,
небо хватает ладошкой открытой.
Так танцевала бы донья Франческа,
если бы не была горем убитой.

Белые стены в потёках шафрана,
стёкла блестят, а глаза остывают.
Как в кинозале целуют с экрана
губы, которые нас убивают,

так эти губы, их нежное мясо,
донье Франческе читают Петрарку.
Автомобиль, просигналивший басом,
бесповоротно въезжает под арку

в облаке розовой утренней пыли.
Я поднимаю звенящую трубку.
- Чтобы Франческу слова не убили,
выпусти сердца немую голубку.

Чтобы летела голубка над сквером,
чтобы вся боль не досталась навеки
нежной любви, даны карабинерам
вечер, голубка, бессонные веки.