Писал он как в горячечном бреду.
Но принимал его я без ироний.
И вот сейчас опять к нему приду,
Скажу привычно - здравствуй, Иероним!

Он в тех веках мне как отец родной!
Мы дружим с ним - и я такой же мистик.
Как холст закончит - хлопнем по одной,
Закусим с ним, и я помою кисти.

А заодно, как критик, буду рад
На триптихе проверить все детали.
Чтоб живописней в нём смотрелся ад
И правильнее Фурии летали.

Чтоб был сплошной хорор, животный страх!
Безумством перекошенные рожи-
Чем жарче здравый смысл горит в кострах,
Тем триптих исторически дороже.

Он изобрёл мистический портал –
Чтоб я в веках внедрял его идеи.
И сеть прорех во времени латал…
Но я (с трудом), пока тому радею.

Он даже «Блудный сын» писал с меня,
Как я вернулся, долго быв в вояже.
Смотрите, как иду я, семеня.
Кто знал меня - поверьте, это я же.



Иссохший посох в старческих руках,
Согбен и худ - сгубила жизнь такая!
Побил все ноги, в разных башмаках,
В чужих веках туда-сюда блукая.

А позади меня – сплошной разврат!
Как мне, порой хотелось бы того же -
Предаться блуду у таверны врат...
Но папе Босху долго ждать негоже.

Он здесь стремится семя прорастить -
В двадцатом веке, или в двадцать первом.
Устал я, Босх, прошу меня простить.
Не наделил меня Господь железным нервом.

К тому же здесь безумий, зла и тьмы
Писак своих хватает, Иероним.
Могу тебя уверить, Босх, что мы
Начал твоих и славы не уроним!