Под вечер вымотало всех – не каждый выдержит под тридцать,
тем, кто уснул, прохлада снится и травы в утренней росе,
а тут, бессонница. Зачем? Усну и с ней болтать не стану,
родной заждался полустанок, а я замедлилась во тще.
Мне перебрать бы все стихи, но не приемлю антологий,
здесь вперемешку горечь хин с одушевлённостью мелодий
из дней, где я была жива, и дней, где я дышать не в силах,
где через край стежок сшивал и то, что есть, и то, что было.
Корзина проглотила всё – клочок письма и три сонета,
немного слов, два-три привета и диалоги без имён.
Уравновешена душа, ни вверх, ни вниз, без крена чувства,
июль управился искусно, из сердца выбил прежний жар.
Он ливнем вылился по трубам, разбился брызгами, остыл,
ещё с утра огнём палил, целуя в губы зноем грубо,
и нет желания творить, и бисер слов низать на строки,
невнятных песен караоке и еле различимый ритм.
Я понимаю – ни к чему весёлым людям грусть азалий,
то, что стихи не досказали – не факт ни сердцу, ни уму.
Но где-то там, за чередой из настроений и наитий,
есть не пресыщенный ценитель строки не сбывшейся, одной.
А нет поэзии, так пусть, есть летней ночи быстротечность,
от нас самих спасти нас нечем, когда и память – наизусть.