Душа поэзии жива,
пусть будут праздники по будням.
Надеждам верить безрассудным
заставят верные слова.
Откроем дверь в пустынный храм,
здесь видишь множество поэтов.
И много ласковых рассветов
ты встретишь, наслаждаясь, там.

Какая музыка была,
как песня радостно звучала!
Она совсем не поучала,
а лишь тихонечко звала;
в душе сливались зло с добром,
как рифмы стройные послушно,
горели в сумерках воздушно
мечты в сияньи золотом.

Был светел полуночный зал.
Поэт нас издали приметил,
и, разглядев, кивком отметил,
и даль иную показал.
Теперь спешим к стране иной,
где невозможное — возможно,
оставив за своей спиной
тот мир, где слово так ничтожно.

2019


Ностальгия по великому барду

"Я - берёзовая ветка, выросшая из старого винтовочного приклада".
Юрий Визбор

"Он любил сильных, мужественных и добрых людей и сам был мужественным и добрым в своём искусстве".
Булат Окуджава

Великий бард. Великий актёр. Великий журналист. Он должен был быть национальным героем. Осенью восемьдесят четвёртого ни одна газета даже строчкой не обмолвилась о его смерти.

Сейчас жуткий кризис и мучительные поиски жанра в государственном и коммерческом радиовещании. Станции ищут и не могут найти единственно верную интонацию: не хамский отвяз, но и не официоз; не заигрывание, но и не высокомерие; не копирование чужих стандартов - но и не кондовое «наше». Между тем однажды такая интонация уже была найдена в русском эфире. Это то, что ухитрялся в самые черные подцензурные времена делать Визбор. На радиостанции «Юность» и в журнале «Кругозор».

Интонация, которую он нашёл, не должна быть попугайно повторена. Второго Визбора в эфире не будет — это знает даже родная его дочь Татьяна, работающая на «Радио России». Но именно «формат Визбора», будь он проанализирован и понят, мог бы дать нынешнему русскоязычному эфиру второе дыхание.

Дима Богачёв (главный продюсер «Песен века») публично высказал своё видение: Визбор мог бы стать нашим Синатрой.

Мысль, приведшая поначалу многих в шок, всё меньше и меньше кажется случайной.

Как и Синатра - он блестящий киноактёр, один из самых недооценённых наших актёров. Многие, просматривая сейчас старые фильмы с Визбором, ахают: в Голливуде из такого слепили бы звезду мирового масштаба вроде Марлона Брандо. Впрочем, при всей неоцененности Визбора-актёра роль Бормана в «Семнадцати мгновениях» едва не перечеркнула его имидж барда и журналиста. Дети узнавали его на улицах, цеплялись за него и кричали: «Дяденька Борман!»

Как и у Синатры, у него фантастическое обаяние и сексуальность, которые не надо доказывать — это просто шибает тебя наотмашь, хочешь ты или не хочешь. Как и Синатра, Визбор — певец нормы. Он не поучает и не кричит, он с усталой улыбкой просит:

Нажми, водитель, тормоз, наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
Слезайте, граждане, приехали, конец —
Охотный ряд, Охотный ряд...

Однажды он сказал: «За окном с зонтами бродит человечество, обокраденное нами на любовь». Нас обокрали на Визбора. Если даже будут найдены, восстановлены и заново аранжированы все песни; если свежим взглядом мы отсмотрим все фильмы, вплоть до короткометражек - мы все равно останемся обворованы. Он должен был не только прожить больше - мы должны были взять у него больше.

Глупейшая расхожая легенда - «вообще-то поэт средненький, мелодист никакой, просто плейбой, обаяшка и рубаха-парень с потрясной энергетикой» - наконец-то начала разрушаться. Гитарист Константин Тарасов и клавишник Александр Прокопович пошли на рискованный эксперимент: с помощью новейшей звукозаписывающей и компьютерной техники наложили свою оркестровку на гитару и голос Визбора. Результат ювелирной работы кого-то покоробил, кого-то поставил на уши, но даже яростные оппоненты сказали: мы не знали, что Визбор - столь потрясающий мелодист; что в ткани его песен сидит джаз и в ритмике - свинг. Когда Костя спросил у наследников Визбора, согласны ли они на такое вольное обращение с архивными плёнками, те ответили: «Ну что вы, конечно, он ведь всю жизнь хотел записаться с оркестром».

Самые цитируемые слова во всей русской литературе написал Юрий Визбор. Их знают все. Откройте наугад любое издание, любой его номер. Найдите дежурную констатацию, что в той или иной сфере «мы впереди планеты всей». Это слова Визбора.

Полностью было так:

Зато мы делаем ракеты,
Перекрываем Енисей.
А также в области балета
Мы впереди планеты всей.

За эту песню Визбор получил все положенные выволочки в парткомах и резко замедлил свой служебный рост в Гостелерадио СССР. Строфу, которая ходила по стране в чужом исполнении на магнитофонных плёнках, усекли до последней строчки и безоговорочно приписали Высоцкому. Психологически это абсолютно не случайно: нервический Высоцкий легче вязался с разоблачительным пафосом.

А Визбор ничего и не разоблачал. Просто констатировал, что дела в стране обстоят именно так - а он в этом всем неким образом существует, даже не усмехаясь - улыбаясь.

Почему же власти предержащие были так взбешены? Визбор перечеркнул национальную гордость и идею страны «МЫ ДЕЛАЕМ РАКЕТЫ» всего четырьмя буквами «ЗАТО».

Человек костра и гитары

Юрий Визбор прожил, по нынешним меркам, немного, но и сегодня мы продолжаем слушать и напевать его песни.

Странный был человек Визбор. Дело в том, что при столкновении двух понятий - "советская власть" и "бард" - неизбежно возникало социально-культурное трение, а значит, и маленькая, но реакция - горение. В иных случаях возгоралось пламя, в других - огонёк, чаще - проблесковый маячок или искра. Неумолимое свечение — это Окуджава. Взрыв — это Высоцкий. Разряд тока - Галич. Список можно продолжать. Визбор как будто единственный из бардов, чьё горение возникло не благодаря и не вопреки, а как-то само по себе. Ну что может быть безобиднее: лыжи у печки, какие-то милые мои, улетающие на самолётах "Аэрофлота", встречи, прощания, всяческие горы и равнины...

Впрочем, чего ещё было ждать от человека мирного, незлобивого, в меру упитанного, с гитарой? Чего ждать от лояльного советского журналиста, поэта, прозаика, драматурга? От горнолыжника, походного человека, богемного, наконец, персонажа (он ведь был известным актёром, рано сделал кинокарьеру, снявшись в 1969 году в одной из главных ролей в первом советско-итальянском фильме "Красная палатка")? Член союзов, типичный "творческий работник" московско-семидесятнического разлива, чьи портреты вырезали домохозяйки и вешали их на стеночке у изголовья...

Основным занятием Визбора была всё-таки журналистика. Журнал "Кругозор", где он довольно долго работал, был своего рода ноу-хау советской журналистики: помимо обычных страниц, в каждом его номере была вкладка - штук пять синих или бледно-серых гибких пластиночек, которые граждане посознательнее аккуратно вырезали, складывали в стопочку и слушали потом на обычном проигрывателе.

Визбор, конечно же, был вполне трезвомыслящим и по-хорошему расчётливым человеком. Когда он понял, что выпускать собственные пластинки, несмотря на всю безобидность песен, ему не дадут (при жизни вышло всего две, с интервалом в 20 лет), а просто строчить производственные репортажи скучно, он придумал новый жанр - песню-репортаж; эти песни и выходили впоследствии на гибких пластинках в "Кругозоре".

Сейчас всё это кажется крайне наивным, но тогда, в 70-е годы, когда советская печать уже впала в словесный маразм, которым и выразить-то ничего было нельзя, Визбор каким-то чудом сумел внести разнообразие и в свою жизнь, и в жизнь своих читателей и слушателей.

О чем были эти репортажи? Ну, как обычно. Знатный водитель, славный полярник, смелый лётчик - героические профессии, в которые Визбор, кстати, погружался с головой на месяц, на два. Каждый такой шестиминутный репортаж состоял из сложной компиляции интервью с героями, шумовых эффектов и, конечно же, песен, которые Визбор писал вроде бы об этих людях, как бы вдогонку, лишь чуть-чуть обобщая. Иногда, впрочем, даже подлинные фамилии оставляя в песнях.

Так вот он и мотался всё время из конца в конец страны, возился со всеми своими лётчиками, водителями, доярками, подводниками... Он жил, извините, не на Арбате, и, извините ещё раз, не на Таганке играл - жил в пути, в дороге, как живёт всякий приличный журналист при любом, за исключением совсем уж каннибалистского, строе. Понимая, что профессия журналиста даёт уникальную возможность пожить жизнями других людей, он использовал эту возможность на полную катушку.

Иногда это заканчивалось трагикомически. Визбор рассказывал, как однажды чуть не умер во время двухнедельной командировки в Мурманск: со всеми мичманами, офицерами и адмиралами там надо было пить, причём спирт, разведённый водой. Почти без закуски. Там это не принято. Отказаться - значит смертельно обидеть. Согласиться - сознательно рисковать здоровьем. "Потом у меня произошёл распад личности. Когда вернулся к жизни, чувствую, будто лежу в гробу. Голову поднять не могу: ну, думаю, вот она и смерть наконец-то. Чувствую, что с левого края гроб кончается и стенки слегка трясутся. Соображаю: нет, пока не умер. Выяснилось, что я лежу на третьей полке в офицерской каюте. Слез. Полная темнота. Разбил несколько приборов, но нашёл выключатель, зажёг свет... Так началась моя командировка на Северный флот". Вы будете смеяться, но для в меру потребляющего алкоголь в компаниях человека - подобный спиртовой заплыв, согласитесь, своеобразный подвиг.

Просто ему, как, в общем-то, всякому художнику, необходимо было хоть чуть-чуть верить в то, чем он занимался. И именно поэтому даже "производственные" песни Визбора не вызывают отвращения - они написаны искренне. И именно этого - искреннего интереса и любви к своему народу, стране - не хватает сейчас фиговой туче актуальных, продвинутых, начитанных и прочее художников слова: всё есть, а любви нет.

Именно отсюда, от этой журналистской честности по отношению к факту и человеку, вышел Визбор - бард, поэт, исполнитель. В отличие от тех, кто творил, Визбор словно бы говорил своими песенками: этим может заниматься каждый. Его слова были первыми попавшимися, но очень кстати. Так, именно Визбор первым, может быть, неосознанно, прекратил культ обожествления бардовской песни. Он одновременно породил и жанр "песни у костра", и саму культуру "общего" пения. Вместо того чтобы пить и проклинать власть, Визбор предложил путь более полезный и практичный: радоваться, преодолевать себя, любоваться красотами гор и равнин, грести, плавать, зарастать бородой и спасаться от комаров.

Вместо саморазрушения он предложил созидание, причём совершенно лояльное к власти: туризм, спорт, коллективное преодоление себя. А вышло вот что: он увёл целое поколение за собой, в горы, в дорогу, и тем самым спас всех этих людей от густого брежневского маразма, одновременно прививая им абсолютно космополитические ценности. Его песни были для того, чтобы любой прыщавый, изнеженный интеллигент в очках тоже мог ощутить вкус и преимущество мужского существования и, благородно сняв куртку, укрыть плечи соседки-однокурсницы. Эти песни можно было продолжить самому, переделать, в конце концов, даже присвоить - без опасения, что уличат в воровстве. Бардовская песня стала массовым явлением именно тогда, когда её можно стало выдать за свою - но именно эта необязательность делала песни Визбора народными, общими.

Визбор, собственно, и не был против. И слыша у какого-нибудь современного костра вот это набившее оскомину "милая моя, солнышко лесное", ты радуешься только одному: этот народ уже не в первом поколении уходит в горы. От скуки, от корпоративной этики, от всех этих ублюдочных шоу и пивных фестивалей, от попсы, от раскалённого летнего асфальта, наконец... Всегда найдётся, от чего уходить. Но хорошо, думаешь ты, что им есть, куда уходить. И, к счастью, им есть, что спеть.

Биография

Юрий Иосифович Визбор родился в Москве 20 июня 1934 года.

Биографы пишут, что его мать Мария Шевченко и отец Юзеф Визборас (в российском варианте его непривычная литовская фамилия потеряла две последних буквы, а имя стали писать как "Иосиф") познакомились в Краснодаре. Юзеф был красным командиром, моряком, а также неплохим художником. В годы сталинского террора он был репрессирован, а в 1958-м реабилитирован посмертно. Юрий и его мама (по образованию фельдшер) были вынуждены "путешествовать" по стране в поисках заработка.

Часть детства Визбора прошла в Хабаровске, потом они вернулись в Москву, где пережили Великую Отечественную войну. Ещё в раннем детстве отец пытался учить мальца живописи, но тот не желал быть хлюпиком-художником или лириком-поэтом. Он мечтал о небе или футбольном поле. Но в 14 лет взял гитару и стал "брать уроки" у дворовых учителей. Тогда же случилась первая любовь и первое четверостишие. Потом, провалившись в престижные вузы, по совету друга Владимира Красновского решил поступать в педагогический.

Сначала мысль эта показалась Визбору очень смешной, но друг в качестве последнего аргумента предложил хотя бы поехать посмотреть это "офигительное здание" на Пироговской. Предоставим опять слово биографам: "Внешний вид действительно произвёл на Визбора впечатление, а первым человеком, встреченным внутри, оказалась девушка, которая в пустой аудитории играла на рояле джазовые вариации. Позднее с этой девушкой - Светланой Богдасаровой - Визбор написал много песен. Но тогда - в 1951-м - решение было принято, и, как ни странно, на этот раз со вступительными экзаменами Визбор справился успешно".

На первом-втором курсе Визбор написал свою первую песню "Мадагаскар", положив собственные слова на музыку из спектакля Кукольного театра Сергея Образцова "Под шорох твоих ресниц". Кстати, он поначалу многие песни сочинял не на свою музыку, а при участии друзей-композиторов. Как потом напишут биографы, "визборовскую волну "педсочинительства" поддержали пришедшие чуть позже в институт Юлий Ким, Борис Вахнюк, Ада Якушева (будущая первая жена Визбора). Так фактически зарождалась советская бардовская песня".

После окончания МГПИ Визбор поехал по распределению в посёлок Кизема Архангельской области, где преподавал русский язык, литературу, географию, английский язык, физкультуру... Потом пошёл в армию. Служил на Севере России, в Карелии, Хибинах. Там впервые попробовал себя в роли журналиста: в армейских газетах печатались его рассказы, стихи и даже "строевой гимн связистов". Сам он о своей "шатунной" жизни писал так: "Я рыбачил, стоял с перфоратором смену, менял штуцера на нефтедобыче, подучивался навигаторскому делу, водил самолёт, участвовал во взрывных работах, снимал на зимовках показания приборов, был киноактёром, фотографии выставлял в Доме журналистов, прыгал с парашютом, стоял на границе в наряде, служил радистом и заработал I класс, ремонтировал моторы, водил яхту, выступал с концертами, чинил радиоаппаратуру, тренировал горнолыжников, был учителем в школе, работал на лесоповале, водил в горах и на севере альпинистские и туристские группы, строил дома, занимался подводным плаваньем. Вот, пожалуй, и всё".

Нет, не всё! В 1962 году он выступает инициатором создания молодёжной радиостанции "Юность". С 1964 совместно с группой единомышленников издаёт журнал "Кругозор". Люди моего, советского, поколения помнят, сколько чудесных песен можно было найти на пластмассовых пластиночках, вложенных в этот журнал. А началось всё с песни "На плато Расвумчорр", которая вышла как приложение к журналу. В 1966 по своему сценарию снял документальную картину "Тува - перекрёсток времён". Потом стал работать в творческом объединении "Экран" Центрального телевидения. Участвовал в создании 40 картин, среди которых - несколько художественных фильмов: "Год дракона", "Прыжок". И сам немало снимался (вспомните "Возмездие", "Красную палатку", "Рудольфио", "Москва, проездом", уже упомянутые "Семнадцать мгновений весны"). В одном из лучших фильмов хрущёвской оттепели - "Июльский дождь" Визбор исполнил песню Б. Окуджавы "Простите пехоте" и собственную - "Спокойно, товарищ".

Юрий Визбор написал ряд сценариев и пьес, которые шли во многих театрах страны. В 1973 г. в театре им. Ленинского комсомола в Москве, например, была поставлена его пьеса, написанная в содружестве с Марком Захаровым, "Автоград-XXI", потом они же сделали сценическую версию романа Бориса Васильева "В списках не значился", которая была поставлена тоже в «Ленкоме» и в других театрах. Он писал повести и рассказы, которые в основном были опубликованы уже после его кончины.

Стреляющие ветки

Визбор-прозаик в своё время не вошёл в литературный процесс. А данные были. За вычетом двух-трёх ученических рассказов начала 60-х годов (лучше всё-таки сказать: студенческих) - тексты его весьма крепки и вполне в духе времени. "Ночь на плато" вообще - классика жанра. Не говоря уже о том, что эта прозаическая параллель к знаменитой песне "На плато Расвчумчорр" позволяет рассмотреть "другую половину" творческой лаборатории (если творческой лабораторией можно назвать общежитие с нарами, под двухметровым слоем снега, в краю, куда по определению "не приходит весна").

Песни, которые, казалось бы, помогли Визбору войти в центр внимания слушающей (и читающей) публики, на самом деле ему как прозаику даже помешали. Амплуа барда сразу и прочно пристало к нему, и поэтому все другие стороны его таланта (а был он одарён щедро и раскидисто - как актёр, живописец, журналист), его повести и рассказы на этом фоне воспринимались как излишки роскоши или, хуже того, как любительские дополнения к основному делу.

А между тем по крутой экзотичности материала, по плотности ткани, наконец, по манере письма, ориентированной на такие авторитеты 50-60-х годов, как Ремарк и Хемингуэй, - Визбор-прозаик мог бы вписаться в контуры тогдашней "молодой литературы". Если бы вошёл в её круг.

Но - не вошёл. Кружился где-то на подступах к магистрали, в тонких журналах вроде "Смены" и "Музыкальной жизни" да в сборниках издательства "Физкультура и спорт". Появилась тогда у Визбора и книжечка - затерялась на мурманских просторах. В сферу внимания толстых столичных литературных журналов Визбор не попал. Хотя были у него к тому все данные.

Данные были, а шансов не было.

С ортодоксальными партофилами журнала "Октябрь" Визбор не имел никаких даже гипотетических точек сближения: эта реальность в его мире просто не существовала. Но далёк он был и от народопоклонства главных оппонентов режима - новомировцев. По фактуре, по молодой резкости письма он должен был бы подойти тогдашней "Юности", но и тут оказался какой-то внутренний барьер: шебутная весёлость тинэйджеров катаевского разлива (Катаев называл их "мовистами") неуловимо пахла "отпадом", а Визбор всё-таки к этой жизни "припадал". Однако и в молодёжных журналах, противостоявших "Юности", он не был своим - пара публикаций в "Молодой гвардии" ничего не решала, "Кругозор" же, в котором крутился автор, написавший "Ноль эмоций", был как журнал приписан к маршрутам, далёким от "большой прозы".

Так Визбор-прозаик выпал из "процесса", остался где-то на поющих окраинах его, и вот теперь томик прозы, написанный им три эпохи назад, мы пытаемся водвинуть в историю наших душ, как камень в готовую стену.

Какие-то вымечтанные приключения книжного мальчика, мечтателя, "шестидесятника", спустившегося с надмирных высот в крутую реальность. Музыкант попадает со своей скрипочкой на промысловый траулер. Учительница, выпускница столичного вуза, заезжает в глушь, в удмуртскую школу, - однокашники отправляются к ней в "реальность" как в турпоход. И целина, и армия, и, в конце концов, вся альпинистская, арктическая, погранзаставская, фактурно-полярная ткань визборовской прозы - это всё тот же классический для "шестидесятника" ход: непрактичный дух ищет практического испытания. И применения. И смысла.

Человек создан для великой цели, это изначальная аксиома, естественная данность, судьба, и надо только решить одну (неимоверно трудную и ответственную!) задачу: найти ту реальность, в которой эта судьба свершится.

Проза Юрия Визбора, выдернутая из советской реальности и перенесённая в реальность постсоветскую, неожиданно переакцентируется в своей основе. Из прозрачно-романтической она становится призрачно-реалистической - в том смысле, что при создании своём она представляла нам ирреальность, которая "есть", а при теперешнем чтении она представляет нам реальность, которой больше нет.

В нынешней ситуации, когда "литературное дело" становится частью общепредпринимательского дела, и писание стихов трезво оценивается как шанс вырваться из общего тягла, - смущение ротного командира, у которого сын пишет "какие-то странные стихи… без рифмы" и ему за сына "неудобно", - воспринимается у Визбора как эпизод из какой-то весёлой сказки. Ибо теперь не смущаются, а рвут своё.

А генерал, во время учений бегущий прямо на танки с палкой над головой? Мы отвыкли от таких генералов. Генерал теперь - это тот, кто ездит в "мерседесе" и живёт в каменном особняке. А у Визбора - седой мужик бежит, припадая на ногу, чтобы выругать подчинённых ему танкистов за слишком медленный темп атаки… Умом вы понимаете, где и как был ранен в ногу этот генерал, а сердцем всё никак не поверите, что всё это действительно было, ибо всего этого уже навсегда нет.

Ни того генерала нет, ни того ротного командира. Ни тех детдомовских. Ушло, пропало, минуло.

И когда минуло, стало ясно, что это не мираж ушёл, а - реальность. Она-то и увековечена в визборовских текстах. Фактурно-резкие во внешних деталях, эти тексты казались "воздушными" именно потому, что совпадали с образом идеального человека, с этой априорной ценностью советской идеологии, - затем и нужны были колюще-режущие детали вроде ледоруба, шпионского ножа или ножа бульдозера, чтобы эту идеальность скомпенсировать. Потому-то и требовались чрезвычайные ситуации: арктический холод, альпинистская стенка, армейские ЧП и "затылок Хибин", - чтобы удостоверить бытие "настоящего человека" независимо от тупой, рассчитанной на простаков пропаганды.

На смену "шестидесятнику" идёт какой-то новый герой. Он в шведской пуховой куртке, надувных американских сапогах, то ли "Аляска", то ли чёрт их знает, как они там называются.

Москва как средоточие всего - вместо Арктики и Хибин, вместо целины и дальнего гарнизона. "Аляска" - как модная марка сапог.

Предчувствуя этот исход дела, "шестидесятник" начинает искать опору в том времени, которое, кажется, было для него сломом всей жизни, - в лихолетье Отечественной войны.

В сущности - это прозрение, делающее честь чутью историка, хотя ничего такого у Визбора "в строчках" не прописано. Героический характер, созданный в советскую эпоху и пропагандистски неотделимый от 1917 года, - передислоцируется у него в 1941-й. Не Октябрьская революция, а Отечественная война становится тем событием, которое оправдывает существование советского человека.

В этом есть огромный исторический смысл. Революционная идеология и весь мечтательный план "коммунизма" - не более, чем наркоз, под которым народ, униженный бессилием державы в первую мировую войну, должен был подготовиться ко второй, ещё более страшной. Из "населения" сделаться народом, из народа - армией. Это дело смертельное: всеобщая казарма, лагерь как норма жизни, диктатура, деспотия, тоталитарность… Чтобы всё это вынести, требуется эйфория. Она и называется "коммунизмом". Но дело не в слове. И не в доктрине. Дело в характере, который выковывается для подступающего исторического дела. Визбор слова "коммунизм" не употребляет, о революции - "не ведает". Но он чувствует, что тот реальный характер, который он наследует от старших братьев, предназначен для великой задачи, и он её угадывает, когда говорит: Война.

Когда будущее отменяется, а прошлое не простирается дальше ближней памяти, - остаются только могилы и воронки. И это счастье. Прошедшее счастье. От которого остаётся - характер. А потом от характера - строки.

"Четверть века назад какой-то солдат повесил на берёзу винтовку. Четверть века она висела на этой берёзе. Сталь ствола съела ржавчина, ремень сгнил. Но ложе приклада приросло к берёзе, стало её частью и сквозь этот бывший приклад уже проросли, пробились к солнцу молодые весёлые ветки. То, что было орудием войны, стало частью мира, природы. И я тогда подумал, что это и есть - я, мы, моё поколение, выросшее на старых, трудно затягивающихся ранах войны".

Поколение, впитавшее эту память, прошло своим маршрутом меж войнами: от последних выстрелов Отечественной войны и до первых выстрелов, под которые стала распадаться держава.

Поколение пропело свои песни у костров - под треск стреляющих веток.

Поколение успело понять, откуда оно и зачем было создано, - прежде, чем огонь угас.

Финал

Родоначальник бардовского движения Юрий Визбор умер, когда ему было 50 лет. Неожиданно для всех и даже для себя самого. Как говорят врачи, он "сгорел" от рака печени буквально за три месяца. Ни одна газета не напечатала некролог, но вся страна узнала об этой скорбной вести мгновенно.

Лев Аннинский