Я забыт Богом, как падший Рим, И сижу с бомжом на остановке. Мне двадцать лет. Я стар, как проклятый мир. Я - забытый ребенок на огромной парковке.
Я забыт, как процветающий Омск. Мечтавший стать невероятным Парижем, Пишущий о том, что ему в горле кость, И что сгорело ещё чуть-чуть ниже.
Я не вспомнюсь, как и какой-нибудь великий нацист, Спасший ребёнка из горящего дома. Я всего лишь давно увядший нарцисс, В дранном кресле с бутылочкой рома.
Я не вспомнюсь, как Цой, Джонни Депп и Нирвана. Я - маленький прыщ на лице у Земли. Я - недопоэт, и мне этого вовсе не мало. Я такой же, как строки мои о любви.
Так же тащусь среди унылых панелек, По улицам с неймингом великих фамилий. Так же в субботу иль в понедельник Сгнию в одинокой могиле.
Мечтал стать известным, слушая Баха, Трясь носом о нежную женскую щеку. Писатель в душе, в остальном - пошёл на*уй, Или, если без мата, - в женскую щелку.
Я - не есть андерграунд, а лишь конченный лётчик, Который мямлит о своём положении, Сидящий в плену у вопросов и точек, Между жалким ничем и поражением.
Жалуюсь богу, сидя у него на коленях, Лицом зарывшись в серые пряди. И мечтаю снова поесть дома печенье, Чуть сильнее, чем о роскошной бл*ди.
Я за**ался от всех эстафет, Я за**ался слушать наказы учителя. Но стоит пачку открыть сигарет, И смерть перестает быть мучительной.
Мы - сгоревшая свалка. Мы - забытые дети. Мы машем удачи своим рванным хвостом. Если проснёшься, родная, и я не уеду, Награди моё тело костром.
Награди моё тело крестом. Ванишем избавь ковёр от пятен. Именуй пустоту мою простором. И поставь вместо памятника колесо,
Пусть останусь забыт, как падший Рим. В раю буду с бомжом сидеть на остановке. Мне было двадцать лет. Я был стар, как проклятый мир. Но остался забытым ребенком На огромной парковке.
|