Глухой зимой его мы схоронили… Но лишь настал период теплоты, Взошли и распустились на могиле Несеянные яркие цветы.
И я смотрел на их шальную смелость, На их наивность, влажную слегка, И мне в тот миг и плакалось, и пелось, - Ведь я таким и помнил старика.
Его враги губили – не сгубили, Жестокий век рубил – не разрубил. Он говорил: «Чуть-чуть бы полюбили, А я бы безоглядно полюбил!»
Чудовищная сила в хрупком теле… Как старый камень, тусклые глаза… Но как они сверкали и блестели, Когда их мыла чистая слеза!
Судьба его не баловала слишком, Всю жизнь учила: рот не разевай! А он ЛЮБИЛ и бегал, как мальчишка, Стремясь успеть в заполненный трамвай.
В его поступках смысла не ищите! Коль смысл – ваш бог, вам не понять вовек, Как уязвим, раним и беззащитен Пред наглостью творящий человек.
Да, он слабел. Мою надежду руша, Когда в тиски сжимала пустота, Он выпивал, споласкивая душу, Хотя душа и так была чиста.
Но крепкою была его основа, Неисчерпаем клад заветных сил. Весною каждой возрождаясь снова, Он людям в красках часть себя дарил!
Мне показалось, даже из могилы, Из мира, где лишь чёрные кресты, Сумев сберечь и в мёртвом теле силы, Он вместо красок выплеснул цветы.
И осенью за скромною оградкой, Что за бурьяном стала не видна, Как бомж конфеты, с холмика украдкой От тех цветов собрал я семена.
Они со мною вместе зимовали. Когда в морозе плыли фонари, Они, казалось, даже согревали И освещали душу изнутри.
Прошла зима. И, в зелень одевая, Ряды холмов, вовсю спешит весна. В карманы курток и пальто в трамвае Тайком бросаю эти семена.
Пусть дело и смешно и безнадёжно: Их вытряхнут, их ветер разметёт… То, что хотел нам передать художник, Я верю, что хоть где-то прорастёт!
|