Как ни юли, Июль, на дюжину ночей
окрест чудит самум, и окна занавесил
его искристый тальк. Я, горе-казначей
годины, отчеркнув всю ересь прочих версий
июльского стиха, задерживаю слух
на этой, оттого ль, что в грохоте рыдвана
почтового – ни крыл стрекозьих, ни, подавно,
моих пернатых слуг.

И потому ли, что, – пускай ничуть не весть,
а приглашенье от кого ни есть, куда-то
на праздник образин, бал нежити, невесть
откуда месяц в ночь мне прочит, – соглядатай
твоих, Июль, забав, – я подчиняю скрип
строки возне колес, телеге заоконной...
Пустынный замер зной, как фармацевт над колбой,
над миром пыль искрит.

Как ни юли, Июль, о цвете не речем,
но в гамме звука как ты беден! Не затем ли
в разносчики вестей я, горе-казначей
годины, твой буран избрал, что, незатейлив
пускай узор ландо, однако, не указ
тебе ничто – один лишь розыгрыш, и (шельма!),
взамен письма, увы, приносишь приглашенье..,
добро хоть не на казнь.