Заблудились и ангелы в полночь в небесных стропилах – здесь под гулкою кровлей и щебета звездного нет, и послушные крылья на миг шевельнуться не в силах, вдруг застыв на мгновенье – как будто на тысячу лет.
То ли в сутолке лиц вдруг почудится кто–то знакомый, то ли кто-то зовет, чьим призывам покорны они – необъятною бездной всё глубже и глубже влекомы, где в пещере, как в чаще, то вспыхнут, то гаснут огни.
Там, внизу – голоса, и проста суета человечья; пахнет хлебом и хлевом, и плотничий слышится стук; и, вздыхая во сне, копошится отара овечья, и расходятся тени, и снова все сходятся в круг.
До рассвета дожить – словно взор распахнуть с перевала и натруженной грудью, – как воздух, – пространство вдохнуть. Вол солому в закуте жует так блаженно-устало, и торопится ночь после долгого дня отдохнуть.
...Вдруг, – как будто в ожоге, – вся тьма устремилась к застрехам: из окна протянулся расщелиной светлою луч, рассчитавший себя по часам и векам – как по вехам, чтобы вспыхнуть звездой средь волхвами распахнутых туч.
И в прекрасном смешенье зверинца и рая земного, – как во сне, улыбаясь над чудными яслями, Мать видит вдруг пред Собою Дитя Человечье и Слово – так исполнена слов, что и слова не смеет сказать.
Лишь крылатому клиру без меры даруя прозренье, чуть сияет пещера, и тварь, узнавая Творца, вся – пока лишь испуг, вся – без звука пока, без движенья, и лишь всходят волхвы по скрипучим ступеням крыльца. Декабрь 1981 – январь 1982
|