1 Задумал я с туманом заодно, Пройтись по городскому оживленью, Предаться праздничному увлеченью, Какое, мне не свойственно давно. Натура перестала удивлять, И восхищаться видами строений, Но, я опять желаю воспылать, Восторгом оживленных ощущений. Раскрашен город толпами людей, Спешащих за делами, и бездельем, Снующих с тягостью, под ручку с ленью, У темно – серых бронзовых коней, Глазеющих смешно по сторонам, Жующих пыль и оживленный гам.
2 Иду и в лицах ветрено ищу, Волнительное прежде впечатленье, Какое тронет брови изумленьем, И преклоненьем памяти к творцу. Тут очень тонко следует понять, Что я гуманитарно не воспитан, Соха, был мой удел – ни дать ни взять, Интеллигентность с детства не привита. А я хочу найти и ощутить, Сокрытый нерв, взращенный здесь веками, Зашитый в зданиях, и под мостами, В граните, в мыслях может быть? И с ненавязчивостью, вольно – строгой, Плыву с толпою, но своей дорогой.
3 Туман рассеялся, и рассвело, Прекрасный день лучами стены греет, И мысли долгие терзать не смеют, Морщины дум не трогают чело. Ах, как свежо, и солнечно идти, В потоке, растворенном испареньем, Не разбирая цельности пути, Не тяготясь привычным устремленьем, Как большинству – так видится сейчас, Поддавшись скорому увеселенью, А если, вдруг, тревожно - то забвенью, Плачевных дум и жизненных утрат. Он поглощает суету людей, Невольно, высшей благостью своей.
4 И я подумал – все же большинство, Полжизни исходив по тротуарам, Внимая солнцу, и давясь туманом, Не ощутили сердцем естество, И породненья с таинством воды, В незримой связи высших притязаний, С теченьем мысли, тех времен судьбы, Когда, лишь, зрели рамки очертаний. Но людям не известен мир иной, Их жизнь нацеливает взять преграды, Из мишуры снискать себе награды, И крест снести, пусть крестик золотой, Пригретый у груди на случай важный, Что бы сказать я верил, даже дважды.
5 Прошелся я от Клодтовских коней, И до сподвижников Екатерины, Пытаясь, поначалу, как в витрины Вглядеться в сущность образов людей. Не уловил того, что ожидал, Наверно мозг мой, был к ним безучастен, И вскоре интерес мой зазевал, И понял я, что труд ума напрасен. Почти, что разозлился на толпу, Пропала внутренняя часть покоя, Я, как и все, я ничего не стою, Я, как и все – свое зерно толку. Но сирость не унизила меня, Великий зодчий ты во мне - не зря.
6 А город, душно поглотил меня, Остаток дня, и вечер благосклонный, Провел я, маясь пустотой притворной, С самим собой беззвучно говоря. Я шел, смотрел, и голод утолял, А тени постепенно удлинялись, Но я, в задумчивости, что – то ждал, И мысли неприкаянно толкались, И притуплялся свет событий дня, И наступало царство белой ночи Которое безудержно пророчит, Забрать свое – не потеряв себя, И с придыханьем нежности случайной, Вздохнуть строфой, забытой и печальной.
7 Устал, замаялся, пошел к Неве, Взглянуть на угасающие воды, На блики волн, сгущение природы, На черный шпиль, в белесой синеве. И еле притуманненый сквозняк, Спокойный плеск, и теплота гранита, Проникли ностальгией в полумрак, К заветной двери, что пока прикрыта. Но погруженья мысли взгляд не дал, Мосты гирляндами огней блистали, И вдохновенье дум не создавали, А мозг изрек – напущенный обман, Для усмиренья злобных горожан. Ох, как приятна праздность городам.
8 Вернувшись под томление огней, Идя в ночи бледнеющей рассветом, Я продолжал тревожиться секретом, Который изучить мечтал скорей. Шагами насыщаясь я немел, Но в полудреме отличал ваянья, Барокко от Модерна в вязи стен, Ампир от Классицизма в формах зданья. И проходя, я ощущал следы, Ушедших поколений вечной славы, Наперсников величия державы, В камнях запечатленные труды, Кристаллы рифм – немеркнущие строки, Хранящие напутствия эпохи.
9 Я подступаю, Он готов открыть, Скрижалей тайну стройного порядка, И шаг мой тих, вот-вот кольнет разгадка, Я предвкушаю дверцу приоткрыть, И вездесущий друг болот – туман, Мукой припудрил желтый свет фонарный, Как будто говоря – тебя, лишь, ждал, Тебе открою свой эфир желанный… Я в дружбе с этим городом всегда, Я страж его пророческих видений, Я помню счет и лица тех явлений, Какие не запомнила вода, Я помню всех, кто жил здесь – ты поверь, И даже тех, кто отобрал шинель.
10 Туман, грустнея по лицу кропил, Стежками ниточек, едва касаясь, Фонарь игрой со взвесью забавляясь, Мохнатый шар вокруг себя растил, А я глотам предвиденье, смотря, Как время сокращало расстоянье, И мир воспетостью своей горя, Охватывал предчувствием сознанье, Я отдавал иллюзии слова, И город зашептал свои сказанья, И тень Романовых легла на зданья, Орла имперского несла рука, И судорогой дрожь взяла за плечи, И слышались в тумане, чьи-то речи.
11 Я погружался час, а может два, Уже, натужно, тщерился в пространство, Но духи проявив непостоянство, Не оказали большего тепла. Озноб колол, болела голова… Из подворотни выпорхнула пара: Сумбур, невростеничные слова - Подлец, уйди – красавица кричала. Мужчина, чуть, поодаль, следом брел, Меня увидев, он пожал плечами, И ринулся за ней, как за ключами, Шум стих, но вскоре нудный дождь пошел, Смывая все, чем грезилось вчера… А город спал туманом до утра.
12 Калинкин мост бездумно проходя, Я, все же, вслушивался, как шипели, Под бисером идущие шинели, С течением наряд свой унося, И тронул каплями немой вопрос - А воротник то из кота? Ей богу? Клочками округлился гордый нос, И перешел передо мной дорогу. Метался на ограде черный кот, И, вдруг, зафыркал, двигаясь тенями, Взглянув мельком, глазами фонарями - Вы знаете, ведь, я не идиот, Ошибка, кто-то подменил страницы, И исказил навеки смысл и лица. 13 Я дальше шел, в сознанье приходя. Такое расскажи – маячит «пряжка», Без проволочек встретит каталажка, И добрый доктор скажет погрозя - Здесь все твои старинные друзья: Наполеон – хранитель тайной ложи, Их дюжина - приличная семья, Маниакально меж собою схожи. Вдруг слух, помимо воли, привлекло Неясное, за дымкою движенье, И стук копыт – вот это представленье, Да! Медный всадник – как же без него, Помельтешил в тумане силуэт, Пропал – не то бегун, не то беглец.
14 Обидел он меня – не подпустил, Я полагал, достойным быть в передней, Ах, черт возьми, отведать при обедни Нетленное учение святил. Досады так изысканно просты, От жгучих мыслей и ночного бденья, От всей открытости моей души, И утонченности и преклоненья, Перед бездонностью теснимых тайн, Остались виды мутного броженья, И пресность послевкусий наважденья, Которое сулило дивный рай… Внезапно, откровение явилось, И в суть иную перевоплотилось.
15 Как будто щелкнул спусковой крючок, И вспышка, но сознанье не готово, Оно в неведенье и бестолково, А сердце в кровь, спешит нести поток Догадки, направляемой извне, Рукой непознанного провиденья, Не мыслью, а уже, понятным мне Наречием эфирного прозренья. Словами мыслеформа не смогла, Отчет немедля мозгу предоставить, Но собственная сущность, пряча зависть, Картинки с выставки себе брала, И принимала пламя от ночи, Изъятых тайн - сокровища ключи.
16 Я вновь прошел от Клодтовских коней, И до прославленной Императрицы, Навстречу шли как будто те же лица, Но в них я не искал вчерашних дней. Как озаренно было и светло, От наполненья сути и пространства, Я шел, я думал, и меня влекло, Уже избыточное постоянство, Которое нельзя познать умом: Всепроникающий заряд эфира, Мерцающий, сквозь сопределье мира, Направленный ревнительным творцом. И только случай, или годы муки, Положат тень эфира молча в руки.
17 Присутствие, оно, всечасно здесь, Неоспоримо, как стремленье света, И даже мысль великого поэта, Такая малость, словно флирта спесь. Непостижимый чувствами неон, Воспитанный гармонией сегмента, Свободой личности на пантеон Возносится крестом интеллигента, И приучает избранных страдать, Навязчивостью смять шелка одежды, На празднике всесильного невежды, Когда дана земная благодать. Тревожно жить под золотой пятой, Не ладя с сильным и с самим собой.
18 И я восторжен, как мне повезло: Переиначив ценности видений, Я не проник за двери поколений, Туман – хитрец, с эфиром заодно. Ничтожный не оставит здесь корней, Я это знаю, на своем примере, Ах, взять бы пару Клодтовких коней, Да, пронестись галопом - в самом деле. Судачьте покорители судьбы, А вывод ваш - заранее неверен, Мой город по призванью многомерен, И темно глух, к ничтожеству души, Его эфир веками не измерен О, Петербург – загадка суеверий.
|