Занавешу я холстом бездну одиночества
На грунтованном холсте нарисую поле.
Толи туча в вдалеке, толи пить мне хочется:
Подношу стакан пустой к сердцу поневоле.
Как мне вклиниться в пейзаж – в точку превратиться
И исчезнуть на краю поля у лощины?
Но оттуда, знаю я, мне не воротиться:
Только кажется, что сны в нас неистощимы.
Вот бы по полю бежать, да не видеть пашни –
Этой пахоты пустой, да свинцовых далей.
Всё бежать, бежать, бежать в свой обман вчерашний,
Только чтоб глаза мои люда не видали!
Может, сельский косогор сам вольётся в душу,
И не надо никого будет сторониться,
Если в сенях керосин с пряностью кадушек –
Лучший лекарь, а чердак – лучшая больница?
Только здесь так длится день и тревожит стужа!
Оттого с двойным стеклом окна на веранде.
И жена, накрыв на стол натюрморты мужа,
Мне напомнила холсты Джоржио Маранди.
Я приветствую тебя, дом с покатой крышей!
Знаю я, что здесь тепло и не стынут руки,
Знаю я, что по ночам здесь скребутся мыши,
И не чувствуешь с собой тягостной разлуки…
Здесь бывает от гостей суетно и душно,
О моё плечо порой кто-то трётся рьяно
За обедом, ну а я долго, равнодушно
Всё смотрю, смотрю в окно - в заросли бурьяна.
А потом иду наверх: точно в заточенье
Пребываю до утра. И в часы раздумий,
Не утратит каждый миг своего значенья,
Там, где странствует душа средь застывших мумий.
Я вернусь к своим трудам – и холсты развешу:
Нарисую монастырь, поле и дорогу…
Но в стенах, где здесь и там лишь зияют бреши,
Нет пристанища ни мне, ни тебе, ни Богу…
О! не дам, не дам слезам безутешно литься!
Всё на свете суета и томленье духа…
А пока, как наяву, мне былое снится
Да назойливо жужжит на окошке муха.
1988-1989 г.г.
|
