Полночное небо луну озарило и снежные комья аллеей искрились. По скверику шла Закутаева Зина и девичье сердце тревогою билось. С работы, уставшая полуживая, с завода Российских дочерних компаний, что шила на экспорт бельё с кружевами, где Зина кроила для лифчиков ткани. И вечер пронёсся бы как остальные - такие же серые хмурые глади, если б не увидела Зина хмельные глаза незнакомого мутного дяди. Он к ней подошёл не спеша возле сквера, который окутан был инеем света и резко воткнув под ребро револьвер ей, спросил Зину тихо простого совета:
- Простите меня, вы, мадам, Бога ради. Ответьте мне лишь на вопрос вы о дамах. Не могут ли бабы, обычные бляди любить негодяев, подонков и хамов?
В мужчине кипели волнения, страсти. Рука с револьвером, собачии лаи...И Зина, с испуга забыв про напасти, ответила:
- Я не любила... Не знаю…
- Ну, как же, сударыня, вы не любили? – взволнованно хмель его не унимался, - Вы ж женщина, мать вашу. Девою были. Неужто ещё вам никто не отдался? У вас ведь, наверное, дети есть с мужем, а значит любовь и семейное счастье?
- Не смейте кричать и не тычьте оружьем! Одна я живу. Я девица, к несчастью...
Простому мужчине понять невозможно насколько горька чаша девственной жизни, той, что так окутана неосторожно среди женских грёз под невинной корыстью. В слезах и тоске Закутаевой Зины сокрылись все тяготы девичьих мыслей, мечтанья о принце в холодные зимы...Она оставалась не сорванной вишней.
И прочь убегая от пьяного типа, она, всё ревя над нелёгкой судьбою, метнулась под рёв пролетавшего джипа, упавши на снег, что кружил над Москвою. И тот незнакомец с глазами хмельными движением нежным помог ей подняться, и Зина взглянула глазами иными, увидев в нём принца из грёз и романсов... Глаза их смотрели в ампирные дали и страсть, посетившая их на секунды, прогнала на вечность тоску и печали среди затянувшей мечты-амплитуды.
- Меня зовут Глеб, - начал он осторожно, боясь испугать тонкий светоч ампира.
- А я - Закутаева... Зиною можно меня называть... Вобщем звать меня Зина.
Они побрели по столичному парку, где снег незатейливо мягко кружился, к скамейкам разбросанным с видом на арку, в которую блин лунный шарко светился. Вдвоём не спеша добрели до подъезда в котором жила Закутаева Зина, - простая девица, ничья ни невеста, но ей это было так необходимо. И Глеб, докурив у двери сигарету, втолкнул Зину внутрь жестоко, но гибко, нагнул её хрупко, как тонкую ветку, и страстно убил в ней девичью улыбку. Оставив одно бездыханное тело, надев свои брюки, пальто и с ухмылкой он вышел во двор, где белым всё белело, пойдя прочь к ларьку за столичной бутылкой. От слёз и от счастия Зина чуть тая, нагая в следах баловства-приговора, лелеяла сонм, что когда-то младая она не познала такого позора. И чувства вины переполнили чашу. Ведь вот оно счастьюшко женской той доли! Той, коей на свете нет прелестей краше, чем злая ухмылка от трепетной боли.
Возникло ли чувство у Зины и Глеба? Фиала наполнена долей сомнений. С трудом, поднимаясь в квартиру, раздета, она испытает немало волнений...Она не узнает, что этой же ночью, он выстрелит в голову из револьвера, с собой унося все сомнения прочь и вопросы на снег алой кровью у сквера; где снова с утра Закутаева Зина по снежной тропе побредёт на работу и небо лучами окрасит ей зиму, прогнав прочь тоску и хмельную дремоту.
МБ
|
