Яркое солнце, и я зажмуриваю глаза. Вижу только круги словно долгий беззвучный крик. Вырываясь, этот солёный звук, эта слеза Обретает форму надежды зашедшей в тупик. И тепло ложится на лоб материнской рукой – Будто мне снова восемь, оконный проём в плюще, И водой через толщу песка, сквозь сонный покой Слышна её речь. И я счастлив! Счастлив вообще. Парк обрастает первой листвой как концертный зал Обрастает шёпотом, струнным скандалом смычка, Трубным началом, когда хромированный металл Обретает голос, в котором – любовь и тоска. Всё ещё пахнет снегом, хотя его уже нет. Это и есть память, некий коктейль, помесь, бурда Опыта с недоуменьем, запоздалый совет Твоего же эха тебе шедшему в никуда. После зимы, снега я так устал, что и во сне Вижу смятый в ком лист, примёрзшее к строчке перо, Редактора с головою снеговика, а не Предположим соседку похожую на Монро. Близится полдень. Полдень весны. Полдень вообще. Вернувшийся из загранки грач шукает червя. Как в слове «счастье» без прописки живёт буква «щ», Видимо так же в этот пейзаж вписался и я. Вещь уменьшается в перспективе, меряя свет, Становится точкой, птицей, правкой карандаша, И этот сросшийся с горизонтом малый предмет Похож на слепок с того, что называют «Душа». Стоя на холме, с которого стекает простор, Вижу синее небо, дома, привычную грязь, И одиночество, что на все вопросы в упор Лишь шепелявит ветрами стариковское «Ась?». Облака застыли забытым шмотьём балерин, Которых соблазнил то ли стриптиз, то ли экран, И в полдень тень валится на спину будто пингвин Провожающий взглядом парящий аэроплан. Где-то далёко убивается бабой пила, Пахнет смолой, горящей травой, весной вообще, И в этом дыме и облаках плывут купола, Словно ювелирные изделия Фаберже. Находясь на большом холме, находясь на краю, Главное – находя себя после зимы и сна, Вижу миграцию птиц, что были то ли в Раю, То ли где-то ещё, и я знаю – это весна!..
|