Я встал в ночи, бессонница – кручина, Свои права накинула слегка. По этой вот паскуднешней причине Побрел я по проулку в никуда.
И знал, найду философа у плетня, О жизни говорить начнем во тьме. И о политике взглаголим кучу сплетен, О воспитателе детишек, о ремне.
Все было так, как подсказали мысли: Трава, забор, в объятьях лопухов Лежал философ и дыханьем кислым Туманил сонм своих и девки снов.
Та возлежала в позе королевы, С кривой улыбкой на хмельном лице. Я произнес: - Не встанете ли, дева, Принес бутылку я и зелень в холодце.
Давно пора микстуру по глоточку Принять на свежем воздухе уже. И в этом деле ставить надо точку, Помилуйте, ведь вы же неглеже.
Она открыла очи, светлый Боже, Таких я глаз не видел и в Москве. Хотя быть может все же, как-то в ложе, В Большом театре, на большом стекле
Сработал по-трезвяне брат-художник. О, дорогие, ноги затряслись, Когда взглянул повыше пьяной рожи, Что вызывал кого-то там на «Бис».
Взглянул, и закружились пред глазами Балет иль опера, мне было все равно. Так описал в ночи полутонами Поэтный гений под Бордо вино,
Глаза Мадонны кисти Рафаэля. Они померкли бы от живости такой, Какую видел я на красочной панели, В антракте за стеклянным полотном.
Там было все: и нежности предплечий, И серебристый отблеск от луны, Что отражением от ряби чистой речки Скользил по руслу дольной седины.
Изгибы ножек в синяках поспелых, И взгляд сатира из густых кустов Напоминал мне миг сложенья мира С аляпистых мгновений пьяных снов.
Вокруг кустов сновали чьи-то тени, Мелькали рожки между кончиков хвостов. И слышались мелодьи сладких бредней, Вздыханий гул в обрывлах злачных слов.
Глаза, лежащей в поле королевы, Блистали так же трепетным огнем, И линия меж ножек странно белых Блестела в основаньи серым мхом.
О, груди, вы как два пригорка, Как кладезь вожделений ранних зим, Белеете у райского затворка С нектаром жизни и весельем вин.
Кто, прикоснувшись жадными губами К округлостям жемчужины плоти Не улетал в сей страшный миг за грани, Где ждало всех бездоние пути?
А уж когда перед лицом вспотевшим Горели милых глаз огни, Кто мог заставить вас, в аду горевших, Сойти, иль может быть сползти?
Сползти с того, что создано из света, Наполненно и силой и грехом, Что даже волею ушедшего поэта, Осталось нам на долгое потом?
|