Над капищем склонившись хмуро, Не опускаясь к алтарю, Сидит монгол в слезах, угрюмый, Кляня пришедшую зарю.
За битвой, в крови утонувшей, Победы крик ему не мил. Давно привычным, даже скучным, В упадке благородных сил,
Привидятся владыке мира, Земель невиданных просторы. Там саблей жуткие узоры Распишутся для славы пира.
Там животом плененной китаянки Наестся взор монгольских принцев, И влага от хмельной сливянки Добьет их с головы и до мизинцев.
И будут рвать друг другу пальцы, Стараясь выколоть глаза. На радость пришлых чужестранцев, От стран востока, где сурна,
По воле мудрых толстых шейхов, Ласкает слух, заплывших жиром, Наибов, праведных плебеев. И сладкий звук восточной лиры, Над поворотом судеб сирых, Наездников лохматых, Детей кочевных, жен брюхатых, Довлеет, как единственный закон. Когда-то писанный рукою волосатой, Под бред кумыса, и галдеж ворон, Слетавшихся на пиршество у смерти, Где радость падальщиков всех времен, Горит печатью на конверте. А страх народов и племен, Вновь повернет войска, и взвоют трубы. В пыли, волчицей оскаля клыки, Вскрежещут орд стальные зубы, И жертвенно падут быки.
Закроются глаза в тоске бескрылой. И с шапками от лис и соболей, Степной народ, купаясь в море пыли, От берегов отчаянных Итили, Пойдет в поход, в леса зверей.
|