БАРАК
Я без шума, крика, драки
Лет полста прожил в бараке,
Где на двадцать пять квартир
Был всего один сортир.
Да и тот лишь во дворе
На Кудыкиной горе.
Для себя и кота Васи
Суп варил на керогазе.
А топил углём же печь,
Лишь когда не мог прилечь
Под свист-вой пурги-метели
На холодной я постели.
И за зиму, за мороз,
Уголька сжигал аж с воз.
Только толку было мало -
Тепло тут же выдувало.
Хоть заделывал все щели -
Помогало еле-еле,
За ночь с пола и до крыши
Дерзко их сверлили мыши.
Кот Василий, лежебока,
На разбой смотрел свысока
И порой хвостом, нахал,
Им приветливо махал.
Был, как видимо, подлец,
Другом им, а не ловец.
И средь ночи год от году
Наносился вред народу.
А вдобавок к серой швали
Клопы также бушевали -
Не боясь смертельной платы,
Упивались кровью, гады.
Я просил соседа Славу:
"Помоги, достань отраву.
И давай жильцам на радость
Перетравим эту гадость".
Притащил мешок он дуста.
И мы им покрыли густо,
Как два дурня-чудака,
Весь барак до чердака.
Лето целое потом
Под кустами был наш дом.
Мы не померли чуть с вони,
А клопы же, словно кони.
До пылинки сожрав дуст
Не лишились даже чувств.
Да и мыши - во живучи!
Лишь наглее стали, круче.
Кто и как живёт в бараке -
Знали даже все собаки.
Не держали стены звук:
Ни ругню, ни тихий пук.
Слушал сам порой в обед
Как салат жуёт сосед,
И как тихо, понемногу
Мать его взывает к Богу.
А когда взыгравший кровью
Занимался он любовью -
Не давала подремать
Их скрипучая кровать.
Двадцать лет тому назад
Как сосед я был женат,
Но, видать, трудился много,
Не следил за жинкой строго.
Не ласкал её я тело
Как того она хотела.
Да и вёл себя порой
Не как рыцарь иль герой.
С кем сбежала моя Маша -
До сих пор не знаю даже.
Да и знал бы, что в том толку?
По утрате выть, как волку?
Бесполезно и напрасно.
Жизнь бывает лишь прекрасна,
Когда в сердце вновь и вновь
Бьёт безумная любовь.
Ну а коль сердца молчат,
Иль спокойненько стучат -
То зачем и звать и выть?
Лучше сразу всё забыть.
Предавался я печали
Всего чуть, в самом начале,
А через год своей потере
Я не открыл бы вовсе двери.
Но не мог я жить без баб,
Чай в силёнках не ослаб -
Подбивать стал клинья к Ире,
Что жила в седьмой квартире.
Год оставшись как вдовой,
Та болела головой -
Она даже забывала,
Где с утра уже бывала.
Я с конфетами к ней в гости,
А она, как на погосте,
Слёзы льёт, навзрыд рыдает,
Меня Мишенькой кликает.
Мишей звали так супруга,
Моего когда-то друга -
Его в шахте завалило,
То давненько уже было.
И не выдержав нутром,
Ведь зовут меня Петром,
Перестав кадрить Ирину,
Перешёл я на Марину.
Вот девица так девица!
И сейчас ночами снится:
Ладно скроена фигура,
И стройна, и белокура,
Брови, словно две волны,
Синевой глаза полны,
Губки пухлы и мягки,
Ручки нежны и легки.
С той поры до этих дней
Красоты подобной сей,
Что волнует всё в груди
Не встречал я на пути.
Где-то около аж года
Я, как требует природа,
У красавицы Марины
Мял подушки и перины.
Жизнь моя счастливо плыла.
Я в ту пору уже было,
Не блудить чтоб как собаке,
Стал подумывать о браке.
Но прислали к нам тут вскоре,
Ей - на радость, мне - на горе,
На маркшейдерское место
Инженеришку из треста.
Он Мариночку приметил,
Вечерочком разик встретил,
Обнимал за нежны плечи,
На ушко шептал ей речи.
Смог, подлец, за четверть суток
Замутить у той рассудок.
И помчала-закружила карусель -
В шахту я, он к ней в постель.
Я, узнавши про измену,
Вроде как уйдя на смену,
Выждал с час и возвратился -
В том наглядно убедился.
Но не бил я лицо гада -
Коль Марина ему рада,
Значит, так оно пусть будет.
Жизнь сама нас всех рассудит.
К чему биться до крови
Из-за этакой любви?
Сам себе я господин
С той поры живу один.
Оттрудившись, после смены,
Возвращался в свои стены.
Отдохнув, брал книгу в руки
И почитывал от скуки.
Мужики, мои соседи,
За исключением лишь Феди,
Не задумываясь о славе,
Как и я трудились в лаве -
На-гора из глубины
Гнали уголь для страны.
Ну а дома в свою глотку
Заливали пиво, водку,
Бабам парили кадушки,
Детям делали игрушки,
Иль, слезу смахнувши с глаз,
О войне вели рассказ.
Федя был же инвалид -
Его грыз полиомиелит,
И таскал свои он ноги,
Словно палки по дороге.
Вечно пьяненький с утра,
Он, бывало, средь двора,
Весельчак и балагур,
Костылём гонял всё кур.
Или вынесет гармошку,
Пнёт под зад с крылечка кошку
И, на место её сев,
Начинал тянуть запев.
Пел со старанием, от пуза,
Как великий сам Карузо.
Из лужёной, видно, меди
Было горлышко у Феди.
Нинка, Федина жена,
Порой, глянув из окна,
Говорила: "Хватить петь.
Чай не в опере ты, Федь.
Да и знаешь, у Глафиры,
Из двенадцатой квартиры,
Как и ты вот, на рассвете,
Не проснулись малы дети.
И другие, что побольше,
Пусть поспят чуток подольше.
Слышно всё же через стены,
А мужики пришли со смены..."
А детишек, слава Богу,
Все имели же помногу -
Мужей бабы уважали,
Каждый год, считай, рожали.
Это лишь сегодня бабы
Чересчур уж стали слабы -
Родят дочку иль сынишку
И кричат: "Хватили лишку!"
Что рожают осторожно -
Их понять, конечно, можно.
Раньше, в те-то годы,
Им всем не было работы.
Бабы дома все сидели,
За детишками глядели.
А теперь вокруг заводы -
Так какие к чёрту роды?
Тут тебе ещё в придачу
Рысью надо мчать на дачу
И на грядках спину гнуть -
А когда же отдохнуть?..
Так в бараке мы и жили:
Веселились и тужили,
Чувства злобы сторонились,
И влюблялись, и женились.
И сбегали друг от друга
То супруг, а то супруга,
Деток миленьких рожали,
В путь последний провожали.
Пели песни под гармонь
И бросались на огонь,
Когда молния играя
Подожгла нам три сарая.
И смотрели в пересменке
На барачной белой стенке,
С детьми вывалив во двор,
Старый фильм "Багдадский вор".
Жизнь размеренно бежала -
То нас гнула, обижала,
То, изгнав всю мерзость-гадость,
В души нам вносила радость...
Сделав нас всех стариками,
Растворяясь облаками,
Где спеша, а где несмело
Полстолетья пролетело.
Был барак когда-то новый,
Ныне ж выгнулся подковой
И, утратив прежний вид,
Как развалина стоит:
В центре крыша обвалилась,
Штукатурка облупилась,
Словно кровь из рваных вен,
Шлак бежит из старых стен,
У порога с водой яма,
Не стоят уж двери прямо,
Трухой стали половицы,
В коридоре вьются птицы.
И живут в бараке здесь
Лишь всего семей-то шесть:
Я, Глафира с дочкой Машей,
Мой сосед Иван с Наташей -
Уж не слышно их кровать,
Перестали баловать -
Нинка, Федина жена -
Ныне вдовая она,
Тетя Клава с дядей Мишей
С конопатым сыном Гришей
И с Ларискою-снохой
Слеповатой и глухой.
И, одной собравшись кучкой,
С сыновьями, с дочкой, с внучкой -
Та кобылка уж большая -
Дед Матвей и баба Рая.
И надежды нету в том,
Что войдём мы в новый дом.
Здесь в бараке, как-то вдруг,
Завершится жизни круг...
|
