В колокольном голосе набата,
Учащающем биение сердец,
Слышится победный крик солдата,
Телом не пустившего свинец,
В безграничные любимые просторы,
На поля растящих белый хлеб,
Где красавицы, под шелесты березы,
Отпевают довоенный свет.
Где юнцы, без званий и регалий,
Штурмом взяв родной военкомат,
Русский, армянин или татарин,
Требуют вручить им автомат.
И в избе, горючими слезами,
Омывая возмужавших стать,
Собирает лысого солдата,
В суете морщинистая мать.
А на полях дивизии Отчизны,
Заливая кровию альтарь,
Разбавляют славой горечь тризны,
Ровно так, как это было встарь.
И там же, на полях, перед атакой,
Капая в траву, от ран зудящих, кровь,
Проползает скрытый масхалатом,
Старшина, где бьет проклятый дзот.
Ощетинившись, как злобная собака,
Изрыгая тьму свинцовых брызг.
Заливает новую атаку,
Вой снарядов и осколков визг.
Истошный крик охрипших командиров,
Поднять пехоту, выпрямляя души в рост,
Ракрашивает мрачную картину,
Телами накормившими погост.
И вот уже к стучащей амбразуре,
На секунду задержав шальной бросок,
Будто бы на бал в жужащий парк культуры,
Летит на крыльях щуплый паренек.
В глазах его мелькнул невинной встречи,
Последний, он же первый поцелуй,
Что потушил невспыхнувшие свечи,
Так обещавших согревать его судьбу.
Секунда, миг и сполохи от жизни.
Но в тьме лощины батальон залег.
Его черед. Вошедший в ранг мужчины,
Наметил план: в бессмертие полет.
Отчаянный бросок до нулевой отметки.
З а ней позор, иль память на века.
Один бросок и краткий лист заметки,
Где сказано, что Родина одна.
Для генерала или маршала седого,
Для старшины и матерей солдат.
Вплавляясь в алюминий самолета,
Пилот шептал: не обессудьте, брат...
Другой тянул на бреющем полете,
Зажав в кулак победные лучи
Бессмертия. До вражеской колонны,
И сквозь фонарь кричал: ну, что, Фриц, получи.
Другой шагнул сопливо, не геройски,
И подойдя под виселицы ряд,
Фашистов оглядел, как бы по-свойски,
Но не сказал, где проходил отряд.
Перемешалась кровь с холодной кашицей
В осколочно пробитом котелке.
Ефрейтор тащит ценный груз товарища,
К захваченной под утро, высоте.
Затем не морщась на аромат портяночный,
Весь, в гнойных, перекрученный бинтах,
На перерез рычащей своре танковой,
Ползет устало связками гранат.
В огне купая раненое тело,
Взращал победы нерукотворный сад,
Скорбя в тиши за праведное дело.
Неизвестный Родины солдат.
Теперь в ложбине скорбное пристанище,
Не забывая пулеметов жуткий свист,
Глядит, как славу и величье охраняючи,
Сияет миром возведенный, обелиск.
Над ним спасенные березки, с ними сосенки
Качаясь над могилой луговой,
Смиряют боль в века ушедшей осени,
И покрывают хвоей и листвой,
Как одеялом и любовью пламенной,
Могилу, что без имени и дня,
Где Неизвестный, укрываясь знаменем,
Уснул в тепле от вечного огня.
|
