Сергею Есенину.
Над поломанною рожью
Ветер проносился:
«Наш сыночичек, Сережа,
Грех-то – удавился!
Стыдно жил, да не лукавил
(Хоть поклон отвесь!)
Ты, Сереженька, скандалил,
Вот и вышел весь!
Ох, ты, горюшко-кручина,
Ужас лихолетья!
Аспиды убили сына
Некому отпеть-то!
На кого меня покинул,
Мой шальной юнец,
Что ж в галопе тебя скинул
Рудый жеребец?!
Сам утробу свою ранишь,
Мой чудной и блудный.
Сын ты мне, а не товарищ,
Ангел златокудрый!
Жжет тоска меня и сушит
Голосить велит!
За твою, Сережа, душу
Сердушко болит!»
Горько влагой поливает
Избы да поля.
Это мать твоя рыдает
Русь-Сыра-Земля…
Владимиру Маяковскому.
Корону снесет ли его голова?-
Поклон через век Королю!
На пальце – кольцо,
Там сплетались слова
«Люблюлюблюлюблю».
Так ненавидеть, чтоб [пена, струп]-
Вышла любовь в кружевном платочке!
И в уголках запекшихся губ
Вымостилась по точкам.
Бешено в кровь – оваций ладонь
Рукоплескал и конца не видел!
Белый цветок, в сердцевине – вонь
Каменный полый идол!..
Нервный язык не заденет коньяк –
Шубу с роскошной тульей
Белым плечам. Ну а Красный Маяк
Серая тушит пуля.
В вере ломающийся организм
(Как кандалы бренчали!)
Весь твой божественный антагонизм
Отзвук одной печали.
«Лиличка, жизнь! Бубенцами вей,
Аж до Кремля курантов!»
Она загорала до волдырей
В солнце его таланта.
Ей на глаза – желтую нить
Платья, стихи, поэмы!
Так громогласно смог полюбить
Тихонький писк гиены…
На полном ходу, да со скользких рельс
Судьба полетела в прорву!
Знаешь, Владимир, а Бог ведь есть
Он закалял тебе горло!
Стертым рублем расплатись в конец
Всех состояний имя!
Черной дырой на виске венец,
И на столетия дыма…
Николаю Гумилеву.
И в материнском чреве
Закусывать губы в гневе!
Бездушие русской земли
Его обрекать пыли!
И женский вой нараспев:
«Убитый – живее всех!»
Стихов плодородна гроздь,
Узревший пулю, как гвоздь –
В ладони – худой груди
ПОЭТА на смерть вели.
Россия, поклон за дружбу! –
Готовсь! Зарядить всем ружья!
Сколько рук? Ни одна не дрогнула,
Затерялось в земле надгробие…
И хрипнул собачий лай:
«Убит Гумилев Николай!».
Осипу Мандельштаму.
"Мы живем, под собою не чуя страны…"
Мандельштам.
Заколочены окна дома,
У дверей собиралась гроза.
Постучался ко мне Незнакомый
И с обидой смотрел в глаза.
На лице – драма первой крови,
Следы сдерживаемых слез.
Он – бледнее усопшей воли,
Стихотворнее рваных проз.
Кто запретное имя носит
Душит ржавенькая волна.
Это – первая рана, Осип –
Иудейские имена.
Заходите, вот бытность наша,
Тихий-тихий шуршащий звук.
Ваших будней разбита чаша
И «соломинка» валится с рук.
Долго ль пожил, страну почуяв? –
У бесстрашия горький вкус!
(Лагеря, или умная пуля,
И страничек чистейших хруст.)
Кто узнал бы Вас, Незнакомец,
В году, этак, тридцать восьмом?
В черной тени железных бойниц,
Да уснуть бы Вам вечным сном!
Обезличенный тихо стонешь
Земли чужды и тут и там.
Ваш поношенный крест – Воронеж,
Упокоенный Мандельштам.
Каторжанин, уставший нищий
От серпа рана так «легка…»
Вы останьтесь в моем жилище
На века, на века, на века…
|
