(посвящается моим внукам – Владику, Максимке, Дашеньке)
Давным-давно, когда ваш дед был совсем юным, он имел большое пристрастие к друзьям нашим меньшим – собакам. Мухтары, Динги, Бобики.… Много, всех и не перечесть, но те, о которых я хочу рассказать, заслуживают большего внимания, потому что они, ну как бы это выразиться, самые близкие, замечательные. И так….
Это был щенок. Лохматый, косолапый, маленький, непонятно какой породы, но однозначно не дворняжка. Он появился у меня нежданно-негаданно. Напуганный кем-то до дрожи в теле он скулил и плакал в моих руках от страха. Страдающее дитя природы вызвало в моем сердце такое сочувствие и симпатию что, не раздумывая, я принялся обхаживать его и лелеять. Чтобы как-то унять дрожь я гладил его по головке и прижимал к себе. Он отчаянно скулил, старался забиться, спрятаться в моих руках. Моего тепла не хватало и, распахнув полы излюбленной в те далекие времена одежды-телогрейки, я сунул его за пазуху. Прошло несколько минут, он перестал дрожать, его блестящие, похожие на пуговички, глазки таращились на меня и хлопали ресничками, он перестал скулить, лишь благодарно льнул, к моему телу, негромко урча.
- Славный малыш – подумал я, крепко прижимая его к себе. Дома, намочив кусочки черного хлеба молоком, мы принялись с ним кушать. Как же он проголодался. Опираясь на короткие, кривые лапки, перед миской, он тыкался своим черненьким носиком в мякиш, и было непонятно - умеет ли он сам кушать или нет? Оказывается, умеет. Красный язычок подмел все, до крохи, было видно, как остатки молока исчезают на глазах, лишь по мохнатой мордочке стекает белая капель.
- Фу, чуха… – иронично улыбнулся я, обтирая его. Глазки его заметно посоловели. Животик превратился в барабан. Он стал зевать, раскрывая свой маленький ротик, в котором белели мелкие зубки. Примостив его у порога кухни, на какое-то тряпье, я уселся рядом на табуретку и стал наблюдать за ним. Тело, лежащее на боку, подергивалось мелкой дрожью. Очевидно, предыдущие впечатления так его расстроили, что и во сне он видел кого-то страшного и неумолимого. Вероятно, это была злая, большая собака, или злая, нелюбимая всем собачьим родом огромная кошка. При этом он как маленький ребенок принимался, не открывая глаз так отчаянно скулить, что хотелось, будто человека растолкать его, разогнать наваждение, поселившееся в головке этого миниатюрного создания. Вот так он и вошел в мою жизнь, вырастая изо дня в день как на дрожжах. Мама, невзначай наступив на мокрую лужицу, оставшуюся после утреннего пробуждения щенка, ворчала:
- Выброшу, так и знай! Не место собаке в доме…
Вытирая за ним, я умоляюще просил ее не выселять щенка на улицу, ко всему прочему на дворе стояла осень, и я боялся, что он будет мерзнуть.
Под крыльцом нашего «щитика» было нечто, похожее на конуру, облюбованное пространство для кошек и случайно забредших соседских собак. Когда их хозяева не кормили и гнали в шею от себя, они, зная характер моей мамы, которая никогда не оставляла в беде никого, не от щедрости, а от природного чувства сострадания ко всему живому, шли к нам. Зная, что что-то перепадет с кухонного стола и им. При этом кошки и собаки ласкались в благодарности за кров и кусочек еды.
Наступила зима. Первый снег лег белоснежным покрывалом на землю, прикрыв серую неприглядность улиц, дворов. Голые тополя стыдливо покачивали ветками с остатками пожухлых, желто-коричневых листьев, которые цепко, даже мертвые, держались за родительское пристанище. Весной их заменят другие, молодые, ярко-зеленые, блестящие от ново рождения листочки, а эти опадут и будут сожжены в большой куче, и станут пеплом.
Я назвал его – Джек! Почему? Хоть убей, не помню… Прошу только не путать это славное имя с кошмарным представителем американского кинематографа Джеком-потрошителем, таковых в мою пору и в помине не было. В те времена мы смотрели другое кино, в котором не было насилия, роскоши, то кино было лучше, чем теперь. Оно призывало к любви - человеку, Родине. Оно смеялось над пороками общества не уродливыми пародиями, а тонким, профессиональным юмором, за которым стояли порядочные люди. Конечно, не все было прекрасно, но самым главным была человечность с большой буквы.
- Джек, Джек!!! – подросший щенок несется ко мне сломя голову. Он запинается о половик и смешно кувыркается мне под ноги. Я хватаю его на руки, целую в холодный, мокрый нос, он мотает лохматой головой и счастливо, звонко лает, приветствуя хозяина. Это уже не юнец, а собачка, весящая килограмма четыре. Я устаю его держать и опускаю на пол. Он усаживается рядом и, смешно наклонив голову, озорно поглядывает на меня.
Мама смазывает черную сковороду, раскаленную на печи, намоченным в масле гусиным пером. Мы в ожидании блинов. Жидкое тесто растекается по сковородке. Края тут же прихватываются жаром. Мелкие пузырьки лопаются на поверхности блина. При этом источается такой невообразимо душистый запах, от которого у нас текут слюнки. Джек возбужденно повизгивает и в нетерпении сучит лапами по полу.
- Стоять! – шутливо треплю его лохматую холку. Он дергается и ловит комочек душистого теста.
- Первый блин комом – добродушно сетует мама и протягивает мне остатки. Мы проглатываем моментально это невероятное кулинарное изделия, лишь на мгновение, ощутив всю неповторимость его вкусовой палитры. Блины один за другим исчезают, не успевая скопиться толстой стопкой на широком, плоском блюде. Мама сердится и гонит нас с кухни.
Нахлобучив старую шапку-ушанку на голову, накинув телогрейку, сунув ноги в кирзовые сапоги, я вылетаю во двор. Легкий морозец румянит щеки, щиплет казанки пальцев, лезет за ворот рубахи, отчего тело покрывается пупырышками. Джек хватает меня за рукав и пытается вытащить со двора. Я скольжу по тротуару из старых посеревших досок и бегу в сторону нашего любимого места развлечения – огород. Он за «щитиком» метрах в тридцати. На огороде пусто, только кучи картофельной ботвы, припорошенные снегом. Огородик небольшой, в пол сотки. Джек треплет мой рукав и от удовольствия урчит, не разжимая челюстей. Я мотаю его лохматую голову из стороны в сторону. Нам уже не просто тепло – жарко.
«Гав-гав-гав!!!» – несется по огороду. Я смеюсь. Снег утаптывается, смешавшись с землей, и налипает на кирзачах. Комки грязи летят в разные стороны…
«Фу-у-у…» - мы устаем от беготни и садимся отдыхать. Я на куче ботвы, Джек, примостившись рядом. Его преданные глаза с благодарностью смотрят на меня. Я нагибаюсь и поглаживаю его.
Обычно, заготавливая дрова для печи, мы складывали их в поленницу впритык с верандой. Редко это были сочные поленья березы или осины, пахнувшие с мороза, брошенными у поддувала печи. В основном мы топились слеткой, дровами из досок.… Заготавливать их было куда проще, чем пилить на чурки стволы, а затем колоть колуном, который был таким тяжелым. Так вот, Джек частенько запрыгивал на эту поленницу, по ней на крышу веранды, где укладывался на рубероид и дремал, поглядывая на всех сверху.
Одно время я тяжело болел. Что – то случилось с сердцем, я не мог нормально вздохнуть и выдохнуть, не мог проглотить ни одного кусочка, кололо настолько сильно, что все время мне приходилось лежать. Джек, вероятно, чувствовал мое состояние, и старался вести себя скромно. Когда мама впускала его домой, он с состраданием смотрел, мне в глаза, будто спрашивая - «Что с тобой?», - и негромко при этом скулил.
По ночам, когда я на короткое время забывался во сне, меня будил его плачущий голос. Он взбирался на веранду и, подняв мордочку к небу, тоскливо выл, не очень громко, но этого было достаточно для того, что мама просыпалась, вздыхая, ворочалась на кухне в своей постели. Я слышал в полузабытье, как она шепчет молитвы, вероятно, ей было страшно за меня, ведь когда воет собака, быть в доме беде. Наутро Джек скребся в сенцах в дверь и требовал его впустить, что бы проведать меня, жив ли я или нет. Я остался жив. Немного поправившись, выйдя во двор, я чуть не упал от кинувшегося мне на грудь лохматого друга. Глаза его от счастья искрились, обдавая нежной преданностью и любовью, жаркий язык лизал мои пальцы. Склонившись к его умненькой мордашке, я позволил уткнуться ему в свою щеку холодным носом. Таким образом, Джек радовался, что вновь мы вместе.
Мы подросли. Моя мама работала уборщицей в музыкальной школе. Я часто по вечерам бродил по классам. Любовался инструментами, трогал их. Особенно мне приглянулось фортепиано. Черное, лакированное. Я открывал крышку, за которой прятались клавиши, и зачарованно трогал их. Раздававшиеся звуки, вызывали во мне какой - то благоговейный трепет. Я пытался подбирать незамысловатые мелодии. При этом со мной находился и Джек. Однажды я настолько увлекся, что не сразу понял, откуда доносится новый звук. Он не был похож на вибрацию струн, ветер, дующий за окнами.
«Странно!?…» . Я прекратил наигрывать. Звук исчез. Я обернулся к Джеку. Тот сидел, поджав хвост, наклонив голову на бок, и лукаво поглядывал на меня. «Да ведь это он пел!» - я, осторожно, не отворачиваясь от него, дотронулся до фортепиано, нащупал гладкую поверхность клавиши и осторожно толкнул ее… «Ми-и-и-и-и…». На моих глазах с собакой произошли метаморфозы. Взгляд стал серьезным, одно ухо приподнялось, губы сложились в трубочку, и я в изумлении услышал - «У-у-у-у-у-у-у-у-у…».
«Боже мой!!!» - пес почти верно интонировал и прекращал петь, согласно музыкальным правилам, переходя от форте к пиано. При этом он скромно вздыхал и выжидательно смотрел на меня – «Ну, как?».
Поверьте, это выглядело настолько забавно, что смех буквально взорвал меня. Я смеялся до слез, до глубины души пораженный его способностью. Но вероятно Джеку не особенно понравилось мое поведение и он, с огорчением взглянув на меня, гордо удалился.
Попытка приучить Джека к цепи не увенчалась успехом. Для него это было тяжелым испытанием. Как он бился, как метался. Все его существо противилось неволе. Цепь гремела звеньями, запутывалась в самых неподходящих местах Джека, в изнеможении он падал на бок и, высунув язык, с мольбой смотрел на меня. Его взгляд выражал только одно – «Не мучай, отпусти…».
Я отказался от возможности превратить его в дворового, свирепого пса. Джек стал собакой само определяющей, как ему жить. День от него не было ни слуху, ни духу, где он носился, чем занимался, бог его знает. Все же к вечеру он исправно являлся и требовательно гавкал, выпрашивая ужин. Мама первое время противилась навязываемой Джеком дисциплины, но затем, загодя, крошила в собачью миску хлеб, остатки супа или каши, подливала горячей воды, и шла его кормить. Лохматая бестия от ощущения превосходства встречал маму в горделивой позе повелителя. Но стоило миске оказаться перед его носом, спесь моментально исчезала, он жадно набрасывался на еду, не забывая многократно с благодарностью взглянуть на маму, от чего ее суровое выражение лица менялось на добродушную улыбку. Она ласково ворчала:
- Что дуралей! Набегался? Проголодался…
Джек лез к ней, облизывал в благодарности руки, крутил хвостом и счастливо повизгивал.
Как-то раз, он заявился домой не один. Его сопровождал незнакомый пес. Гладкошерстный, коричнево-серого окраса, худой, поджарый, напоминающий всем своим видом и лайку и овчарку, он в отличие от некоторой степенности Джека постоянно был в движении. Все тело его извивалось. Он то - ложился, то вскакивал, то крутился на месте, то с исступлением принимался чесать задней лапой за торчком стоявшими ушами, то, оскалив пасть, принимался яростно выкусывать кого-то на боку. Джек смотрел кривляния своего новоявленного друга, и казалось, ухмылялся, не над его проделками, а над нами. Мама, не ожидавшая встречи с незнакомцем, принялась гнать пса прочь.
- Кыш! Кыш – замахивалась она на собаку.…Вопреки ее ожиданиям, пес не поджал хвост, не убежал, а принялся радостно прыгать и громко лаять. Ринувшись под ноги мамы, он перевернулся на спину и, неуклюже дрыгая лапами, всем своим видом показал, насколько доверяется людям. Я опустился на корточки и погладил его худое тело. Он присмирел, косясь на меня темными зрачками.
- Кыш, Кыш – он взвился и лизнул меня языком.
- Мам! Он откликается…
- Ну и зови его Кышем – отозвалась мама,
- Только избавь его, пожалуйста, от блох.
Пес улегся рядом с Джеком, наблюдавшим эту неповторимую сцену. С тех пор они были неразлучны.
Наша красочная парочка терроризировала весь поселок. Бедные куры, купавшиеся жарким летом в пыли, завидев Джека и Кыша, сломя голову прятались от разбойников кто куда. Суматошное кудахтанье обезумевших от страха птиц неслось по двору. Петухи, до этого горделиво выгуливавшие свое плодовитое семейство в растерянности крутили головками и, устрашающе потряхивая бардовыми гребешками, пытались бороться с непрошеными гостями. Но не тут-то было! Парочка избрала хитроумную тактику. Пока Кыш отвлекал внимание разъяренного петуха, Джек выбирал незадачливую жертву и бросался на нее. Курица блажила в исступлении от страха, оказавшись в зубастой пасти разбойника. Собаки моментально исчезали с места события. Разъяренные хозяева выскакивали во двор и крыли трех этажным матом всех и вся. Место побоища, усеянное перьями, представляло жалкое зрелище. Петух, очумевший от такой непозволительной наглости непрошеных гостей стоял, как изваяние, посреди пыли, пытаясь хрипло прокукарекать сигнал тревоги.
Жертву дуэт трепал под верандой. После трапезы собаки выползали на свет. Это нужно было видеть! Утыканные перьями они были похожими на последних из могикан. Виновато озираясь по сторонам, они боялись смотреть нам с мамой в глаза.
- Паразиты!
- Что вы творите!
- Вы подведете меня под монастырь! – кричала на них мама.
- Все догадываются, что кроме вас некому заниматься разбоем!
Она хлестала голиком по хребту незадачливых искателей приключений. Собаки смирно сидели рядышком и, молчаливо слушали обвинительную речь, исподлобья поглядывая на маму. Кыш начинал икать, Джек мотать лохматой головой. Выпустив пар, мама, махнув рукой, прекращала ругать и лупить собак.
Однажды я стал свидетелем их битвы с чужими псами. Обычное миролюбие моих питомцев было нарушено встречей с соперниками. Бой был коротким. Низкорослый Джек с наскока свалил грудью огромную дворнягу на землю и в гневном порыве принялся терзать ее, пытаясь добраться до горла. Кыш, в отчаянии визжа и лая, отбивался от другого пса, пытавшегося прокусить ему лапу. Он вцепился в ухо противника, рванул. Пес взвыл и отскочил от него, пена капала из раскрытой пасти, он злобно рычал и с ненавистью смотрел на Кыша. Джек трепал соперника. Тот, едва отбивался от натиска, смертная тоска была в его зрачках. Я, позабыв о страхе, о возможности быть укушенным кем-либо, бросился в эту свалку, схватил Джека за шкуру и стал оттаскивать его в сторону. Он обернулся. Меня пронзил взгляд воина, жаждущего отмщения и крови. Но Джек не позволил себе тронуть хозяина. Я чувствовал мелкую, нервную дрожь, пробегавшую по его телу. Я смотрел ему в глаза - он мне…
Прошло время. Я обзавелся семьей. Джек и Кыш все чаще не приходили домой. Мама переехала жить на другую улицу. Собакам было не понятно, почему все проходит. Почему мне нет дела до них. Возможно, они догадывались, что это необходимо. Возможно, у них возникло чувство обиды и сожаления. Возможно.…
Потом я узнал...
Кыш пал от руки недоброго человека. Его шкура пошла на унты, а все остальное съели туберкулезные блатные, многочисленные в нашей округе.
Джек…
Джек погиб под машиной. Мне рассказали – он перебегал дорогу и не заметил летящего на большой скорости грузовика. Он лежал в траве, на обочине, пытаясь подняться. Но тело ему не повиновалось, у него был перебит позвоночник и раздавлен таз. Человек, смотревший на страдания пса, видел на его глазах слезы и самое поразительное!
Джек сложил губы трубочкой и… - «У-у-у-у-у-у…»
Пел ли он прощальную песню? Плакала ли его уходящая душа? Не знаю. Но иногда, когда мне бывает очень трудно, я вижу его во сне, в котором он во всю прыть несется по лесу, наполненному солнечными светом, птичьим гомоном, по тропинке. Бросается мне на грудь, шершавым языком касаясь щеки. Я целую его в холодный, черный нос, обнимаю, и испытываю щемящую тоску и, облегчение…
|
