За промёрзшим стеклом – необъятная дикая даль.
Раскатилась блином – тем, что масляным комом – по вёрстам,
По времён норовистым ухабам, за здравие тостом,
Удивительно траурно эхом звучащим всегда…
Неизменен страны антураж, сколь ни вьюжься Земля:
Своеволье тиранов, из рабства и в рабство потоки,
И затравленных гениев кровоточащие строки…
И нет смысла пенять. Колыбель. Вот такая. Своя.
И случалось порой (слышишь, дед, я к тебе правлю путь),
Что нашествий безумных плакатной агиткой не смерить
И папахами не закидать бесноватого зверя…
Только в землю врасти. Всем народом – не смять, не согнуть.
Пусть зовут муравьиным инстинктом тот жертвенный ход,
Пусть властители «пушечным мясом» играют бесстыдно,
Нам то что? (правда, дед?!) Надо Дело нам делать! Обидно
Только быть позабытым своими… А впрочем… сойдёт.
Не за славу же меряем жизнями путь на закат,
Кёнигсберга агонию рваною чуя аортой!
Лагеря нарывают и слева и справа от фронта
Концентрацией боли… И путь в этот ад так покат…
Не рванёшься вперёд – почернеют родных голоса.
А атака раскрутит легко маховик лотереи:
Кто куда – в землю, в небо, в полон… Счёт потерян,
И отписка стандартна: исчез неизвестно куда.
Жди, родная, врагу не навесить покорства хомут.
Дед прорвётся к своим, пусть не с первой попытки, но выжмет
Этот путь… до беды. Снег кружит облетающей вишней…
Снег сибирский – юдоль ледяная – одежды ему…
Слышишь, дед! Слышишь, парень! Сынок (я ведь старше тебя)…
Дотянуть до тебя бы горячие сильные руки
И отнять у безликости смерти! Но горя порукой
Фотография, водка, сухарь восходящего дня.
2010 г.
|
