Р Е К В И Е М
Художнику Василию Васильевичу
Б Е Л О П О Л Ь С К О М У
Воронеж – 1982г.
1.
Автор встречает сводную дочь Белопольского,
балерину, в саду художника.
О, как Вы танцевали Гретхен
В саду кулис – струнноволосы,
Касаясь арфы или ветки
Большого шара абрикоса,
С которого ребёнок Петя
Мне фрукты нёс, и пёстрый петел
О чём-то горлице кричал:
О свете, явленном очам?
О том, как ярко право сердце,
Что бьётся в каждом из творений?
Тогда Вы отворяли дверцу
И клали фрукты для варений
На стол террасы… Я не видел
Вас года три, чем не обидел.
И Вы встречали в коридоре,
Как своего, и чуть в укоре,
Что поздно встретились… Вы – краше,
Чем в годы те… Причёска Ваша
Течёт влюблено по плечам,
Как в дни, когда я отмечал
Мечты о Вас, когда в «Жизели»
Тем танцем Вы, сверкая, пели
Освободившимся недугом,
Что окружал Вас света кругом…
2.
Рядом в доме лежит опочивший
большой художник
Монетой наших побледнений
Не все оплаченные пени
Восхода – в воздух… В дольней лжи
Новопреставленный лежит
Большой художник… Сын с откоса
Незримо смотрит, и не косо,
И не спешит теперь домой,
В усопших понимая мало…
Мёд на столе, и как попало
Застолье выдавило жало
В прощальный зной… Глаза – чисты…
Платочки… Как в росе – кусты…
Как в листьях век затрепетало
Подобье правды… Как не стало
Гостей в безвестный этот день,
Где Гретхен распустили тень
От всех дерев, где чёрной розой
На стеблях белых сухожилий
Черты художника застыли,
Где страшной статью, слишком ровно,
Зовя крылатостью бровей,
Художник длит свой мир огромный
В другой, где свет и суховей.
3.
Луна участвовала в проводах художника.
Скорбь жены.
Чувство вины.
Ни сна, ни роздыха, ни крика
Не знает дом, одна луна,
Как голова его, лежала
На облаках, и поражала
Тем, что была равновелика
И равнозначимо безлика
В той бездне мирового дна,
Где он, ж и в о й, лежал с почётом
Не сказанных при жизни слов…
Одна жена, как часослов,
Сводила с ярким сердцем счёты
Над временем… В подобном сходе
Сидят две истины напротив…
Н е т а к мы верили ему,
Предоставляя свет и тьму
Коротким посещеньем, водкой,
Визитным разговором кротким,
А он из радуги был соткан!..
4.
Реквием алогичен по хронологии.
Так о похоронах уже говорится здесь.
Вокруг настурции стояли;
Двухцветной музыкой в рояле –
Казалось, жил он… Тишина
Была, как голубь. Погребенье
Такое зародило пенье,
Что душен стал, как шарф, Шопен!
Ты для него станцуешь, Гретхен,
В партере – лица, словно в клетке,
Слеза из глаза, как душа,
Она, горючая, спеша,
Бежит, и жжёт, и вся в труде,
И голова, как в фуэте.
5.
Поминки. Внуки.
Пристрастие художника к зелёному цвету.
Смерть – как базар в уме невестки…
Но сирым, падшим, дорогим –
Луна замешивала тесто,
А ночь пекла те пироги
Поминок… Выше – синий дым,
Он для детей голубоглазых
Выпрашивал у солнца сказок:
В песке оставили следы
Добрыни или Тугарины…
В прозрачном воздухе едином
Жил жуткий шелест сохлых трав…
О, зелень, зелень! Был он прав,
Что в ней взращал свои потери,
Перенося на полотно
Прозренья медовое жало
Пчелы в ромашке небывалой!
6.
Продолжается повествование о похоронах на кладбище,
откуда виден Юго-Западный район.
Уже разлит, как кислый рислинг,
Полудень похорон, и ком
Глухой земли, ударив в древо,
Остался в горле у напева
Большого шара абрикоса…
Кресты направо и налево,
За ними, далее, с откосов:
Поток и поле, Юго-Запад…
Здесь город мой, спешащий к трапу
Отплытий в дальнюю страну
На «Остров мёртвых»… Бёклин, гости –
От всех крестов… Когда бы мостик
Через поток. Здесь - Ахерон.
Стыдлив полудень похорон!
7.
Здесь говорится, что художник уходил из жизни
благородно, и достоинство его картин
обусловлено родом кровей Белопольских.
Он так блаженно уходил,
Как жарко жил, и горько снилось,
Как прадед, вписанный в папирус
В столетьях прошлых… В мастерской
Его дворянство сохранилось,
В холстах обретшее покой.
Ещё недавно, сам не свой,
Просил кистей, стучал клюкой,
Как пульс в непреходящем бое,
Тот валидол, и рюмка – та,
Три дня назад ласкал кота,
А к вечеру, став будто крепче,
Вставал с тахты, жестян и репчат,
Хотел на воздух, не хотел
Идти в больницу пить отраву –
Худое лёгкое лечить,
Поклялся, что не будет пить,
Поест блинов, что завтра – лучше…
То, чем с рождения был мучим,
Осталось правдою лица,
Нет, Л и к а, если видеть лучше!
8.
Последние минуты жизни художника.
Прощание с женой.
Рассеянно, как между делом,
Жена на лик взглянула белый,-
Последний миг он жил, и тело
Всклянь бронзовело. Кто ж им был –
Анакреонтом нежных жил,
Миниатюрных вдохновений,
В покое от её волнений
Уже всходил по тем ступеням,
По коим ранее сходил…
Лишь миг назад рука дрожала,
И красен был, стыдливолик,
И вдруг – остыл, и был велик
Громадный вздох дождливых лип…
Рыданья возглас, или – воздух,
Что т а м его впервые встретил,
Узнал, что з д е с ь его встречал?..
Пред тем, очнувшись, отвечал
(Глухой и беззащитный голос,
вот так прощаются у мола
возлюбленные, как в бреду):
«Прости за всё. Теперь – уйду.»
9.
Свидетельство о смерти.
Во времена лицеприятья
Чем лживей костные объятья,
Тем чаще обретают вид
Не светлой памяти успенья,
Но дележей, разменов, мнений
Несытой тайнами крови,
И что им смерть ни говори –
Строка в кладбищенской тетради!
Будь это мать или жена –
Жизнь сверена и сведена
В итог общественного счёта…
10.
Жизнь художника продолжается в его
картинах и в дыхании пространства.
Холм на холсте – его душа!
Он, дальнозорко не спеша,
Биенья сердца вмять хотел
В мох и в зелёный мягкотел.
В день раз мазок в прозренье бросит
На луч Сезанна и Коро,
Где пьют дожди, и ждут, как осень,
Пленяясь дерзостной игрой
Его этюдов… Мы ж смогли –
Сухую горсть сырой земли…
Всего отпеть? Мы – гости в мире,
И потому мой сир сюжет,
Как сиры – мы… А он остался
Живым дыханием пространства.
Зелёный холм, изгиб души,
Взлетали в снах карандаши,
Глаза перезревали страх
И отражались в зеркалах
Всех душ – озонных балерин,
В прозреньях собственных седин
В цветах у синего окна,
Откуда музыка слышна
Заботы млеющей жены…
Доныне там цветы видны.
Кисть – на пуантах, мастихин –
В ярчайшей верности Натуре –
Всё разрешал в миниатюре,
И, в миг столетья сократив,
Достиг дыхания олив
Сиенских на полях Ван-Гога…
Картин осталось так немного!
11.
Сохранился рисунок начала войны.
Трагедия сына, оставшегося в оккупации.
И он всегда мечтал о н е й,
Как рассказал один рисунок:
Вполоборота; с плеч видней
Волос стекающие луны,
Что в мере выразить не в силе
Ту одержимость светом дней…
… Но кто - о н а ? Одна спина –
Рукою, легче Модильяни…
То первая подруга – в яме
Эвакуации, когда
Он нёс нездешними руками
Её из плена…
12.
Искренняя любовь автора к художнику.
Ощущение сиротства.
О, как любил я тот малинник,
Сирень, сарай… От встреч и клиник –
Здесь отдыхал на полчаса…
И я любил его глаза
Ребяческие, в звёздных каплях,
В смарагдах винных, в чутких цаплях
Ресниц для срочного мазка
Лазури неба, и виска
Белоцерковные седины
Я так любил, и не единый
Не пал без ведома Творца!
Я знал в нём брата и отца
В сухой безудержности страстной
К Дега, к Сезанну, и к другим –
Которых кистей синий дым
Творит подобное подобным…
Они ему – как жар утробный,
Как жар души и дрожжи дней
Непреходящих… Тем видней
Сегодняшнее из иного,
Где он им всем давал обновы.
13.
Сравнение художника с Авраамом
в мире его живописи.
И мы – летим, мы – вглубь полотен,
Где смысл так прост и безысходен,
Где вечен поиск совершений…
Клок неба вымолив у лени –
Лети в соцветья голышом!
Не так ли Авраам с ножом
Над милым сыном клятвы богу
Принёс? – И жизнь возвращена
И сыну, и лугам, и стогу,
И вновь заботами полна!
14.
Художник виден в вечности
и в ином измерении.
Пусть жизнь его – в миниатюре,
Огромный мир – почти в горсти:
Малы этюды травести,
И смысл в маячущей фигуре,
Одетой в розовую юность
И пощажённою войной,
Как нам донёс мазок тройной…
В простимой, этой, как кривой –
Тот полу-дом, полу-чердак –
Жила рассеянная женскость,-
Разменяна на кавардак
Обрывков встреч, сует и всплесков
Зачем-то слов, слов просто так…
Но жизнь, которая любима,
Была не явлена за гримом.
15.
Выход из Реквиема. Вера в конечное
торжество его творчества.
Уже цвета павлиньей пены
Одели сада полукруг,
Переносимый, как недуг,
Цвёл скверик полудрагоценный
Оправой вышедшей луны…
Калейдоскопом клались сны
Вкруг ореола голубого
Непоправимой головы,
И дико розовели мальвы
В его скосившемся окне…
Вдруг – на вопрос земной причины –
Усопший вновь пружинит спину,
Готовый встать… но пуст мольберт,
И нет на стенах ничего:
Кругом вся комната его
Была как пароход угольный,
Готовый выплыть с ним на волю
В цветущий августовский сад!..
16.
...
Как Ростан –
Остался мальчик. Мальчик видел
Кровавых мальчиков в глазах,
Но берегла отца слеза
Рассудок бедственного сына…
... ... ...
|
