… и на чужом языке будут говорить... (Ис28; 11)
Пиктограмма читается: «а», что значит: «поток воды». Две волнистые линии чертит по глине стило дубсара*, совмещая всплеск у берега, где к звёздам растут сады, с их световым эскизом. Он всегда с частотой пульсара мерцает в глубокой памяти, чтоб воплощать в ряды знаков - хижины из тростника и террасы Саламансара,**
разгоняя до нового слога законченный слог, чтоб в нём бить согласный звук гласным, открывая его для пения к звезде Мардука, которая оттого уже видима в окоём*** с последней ступени Храма, чтоб сила лучей - терпению жреца равнялась, когда над городом тёмным они вдвоём, в паузе между вдохом и выдохом, слово спасти от тления
готовы. И наполняя своим дыханием горящие завитки, сведённые в единый ритм от услышанных окончаний, - он посылает дожди в поля, где от зноя мертвы ростки ячменя. И в долинах, где раньше лишь вихрь песчаный виден был, снова растет трава. Над ней возведут мостки для подвоза пива к царю, пред которым сосуд чеканный,
с надписью этой, объявленной именем, поставлен в зал тронный. И признано слово то - главным для церемоний. И произносится хором с табличек, чтобы потом в пенал глиняный быть погружённым. Под курение благовоний – сандала и мирры – его пронесут отсюда до чёрных скал, и начертят на камне солдаты для скрепления территорий****
в Царство, где утверждённая клинопись, равная чертёжу - крылатых быков, колоннадных дворцов и белёных зданий, - переписывается в миллионы таблиц. К последнему рубежу их число приближается. Как солнечный луч в час ранний, лишь только касаясь с одной стороны к узорному витражу, с другой разлагается в спектр на полу, и словно пираньей,
срезается цвет от тепла, так мысль о пользе стирает смысл знака, что множится сам собой в длительной перспективе. Стремясь к новизне, будто к манящему северу Гостомысл, он меняя то вид, то звук, превращается в титр к поп – диве. В пояснение: от ракет и спутников - до вёдер и коромысел. В этикетку для апельсина. И только в сплошном приливе
волн, несущих до изголовья дивана красных и жёлтых рыб, которые видимы были днём - плывущими в центр картины, ребёнок, что к матери спит лицом, и потому не боится глыб ледяных, видит как рассыпаются, подобно слонам из глины, названия для подоконника и стола, что краями уходят в зыбь воспоминаний и оттуда, как будто из вязкой и чёрной тины,
возвращаются к кончикам пальцев, когда пробуждает гимн. И закрывается, как замком, гласный - согласным твёрдым. И больше не слышно дерева там, где вбит деревянный клин. И камня не слышно в камне. Так памятником стала гордым самим себе - вязь строчных букв, для которых как формалин- время в открытой тетради. И словно прощальным аккордом
они шариковой ручкой обводятся – готовые войти в конверт почтовый, чтоб подтвердить свою значимость под абажуром, который за тысячу километров от них рассеивает на паркет свет от покрашенной лампы, что выхватывает контражуром на стене - тень, читающего письмо и сразу пишущего в ответ. Он законченный слог между кроссвордом, чаем и перекуром
хочет продолжить, и отпереть, как домашний замок ключом, - место, где узнана будет речь корреспондентом и адресатом. Где до мысли о слове – теплота, как от касанья плеча плечом. Где не записан ещё никто ни скифом и не степным сарматом. И выталкиваются на поверхность, не запечатанные сургучом, контуры раскрывшегося цветка, что притягивает словно атом
пчёл, несущих к другим цветкам свой дикий и терпкий мёд, бабочек, которые летят к аркаду, белой смородине и малине. И зажжённой конфорки газовой, синего таза, где растаял лёд из холодильника «ЗИЛ». Их познаёт, кто на жёсткой перине - проснулся от севшей на щёку мухи, и знающий, что он живёт на земле, где корова пасётся с медведицей. Не думая о помине,
повторяет: «я буквы ведаю», а значит в будущие десятки лет, все цвета и запахи в эти объёмы, словно паломники в Мекку, стянутся: неполный стакан с кефиром, дым от тысячи сигарет над футбольным полем, гитарист, кладущий ладонь на деку. Чтобы стала живой пустота молчания, где никогда никого нет, открываясь навстречу другому, и уже оживающему человеку.
2011
*Две волнистые линии на таблицах раннего периода обозначали «поток воды». Вода по шумерски «а». Дубсаром называли переписчика таблиц в Месопотамии. Эта должность часто имела статус жреческой.
** Саламансар – один из царей Ассирии, прославившийся завоевательными походами.
*** Мардук – верховный бог Междуречья, начиная с I Вавилонской династии. В поэме «Энума Элиш» о сотворении мира говорится о том, что силой слова Мардук мог зажигать звезду. «По слову уст его звезда исчезла.“Вернись!” — приказал, и она появилась» («Энума Элиш» Таблица IV).
***** Надписи с именем царя и его текстом в государствах Месопотамии закладывались под новый закладываемый город или на местности для обозначения присоединяемых территорий.
|