(Из цикла «Неокубизм»)
Ищу я Locus standi – место, где можно стать, и очередное великолепное утро напоминает опять о простреленном Багдаде, где так любили (и любят) чай, и фокус с минарета покрывает нечто тихое до взвода и нечто шипящее во время ожидания. Мерило виновности есть любовь к верблюду, который накачался водой и жаждет мести горбами. Мерило перелома есть кома, глубокая кома, где нет печали и царей, лишь дожди и купола, пахнущие сеном. Мерило бдительности есть проезжающий, который всегда знает, где заезжающий, и где в Багдаде подают лучший гашиш, но всегда есть шанс отказаться, при сем оставшись при подъезжающих, которые тоже могут что-то предложить, и быть готовым снова отказаться означает быть готовым к молниеносным действиям, когда подъезжают подъезжающие, предлагающие уснуть до нового Багдада. Мерило современной архитектурной эстетики – двухэтажные дома. Нет небоскребам! – до них не долетают голуби, лишь саранча на лифте заносит запах Африки, и порнография желчных пузырей замирает на вздохе, и в выдохе сквозняк синтетической любви и натурального каучука, а натуральный каучук – образный материал для безобразного избиения «Мальчика Пикассо». Мерило мести есть лобная пазуха, полная запекшейся крови и имеющая одну большую дырку, которую можно прочистить маленькой резиновой клизмочкой и сделать наружность более приятной. Сделать наружность в точности и без суеты – фиксируешь симфонию окружности. Мерило страданий – печаль знания, пришедшая ниоткуда и сообщающая, что путь твой – в никуда. Мерило слез – отсутствие слез, когда гибнет Багдад и человечество в Багдаде. Мерило привязанности – совесть в узелке, делающая па, и тихо сидящая бабушка с золотыми ручками и пахнущая как Рождество. Locus standi – мерило не моего места, ибо мое место в трущобах Индии и пою я очень громко. Мое одиночество, как турбаза в океане, полное фугасом и тротиловым свистом, после первой раздробленной кости и вскипевшими и легкими от первосортного багдадского мазута. Суета была всегда полезной вещью для гадов. В суе мерили башмаки для великих ходоков и отравляли их босыми; в суе рушился мост тумана, и Сильвио Мануэль уходил, так и не дождавшись переходящих. Суета погубила Багдад, и гады украли сакральное знание у древних колхов. Суета подвела носителей понимания и обрекла их на необязательное ожидание. Шершень всегда подчеркивает гармонию полета, пчелы лишь фиксируют стыд и вкус.
Март 2007 г.
|