Новелла первая. Сборы были недолги.
…- Мужчина! Купите пальто! Хорошее пальто, практически новое! Зимнее! Тёплое! – Мать показывала чернявому мужчине, стоящему за прилавком, своё пальто, держа его за плечики и поворачивая из стороны в сторону. На прилавке перед мужчиной высились, сложенные пирамидками дары юга; апельсины, мандарины, гранаты.
- Слюший, женщына! Зачем мне твой женский палто?! – мужчина, как принято сейчас говорить, кавказской национальности, поправляя горки своего товара, отмахивался от назойливости матери…
…Но мать не отставала от него. На этом небольшом пристаничном кубанском колхозном рынке, она уже подходила ко многим торговцам со своим предложением, но это был продуктовый рынок и собравшиеся здесь были озабочены: одни – желанием побыстрее продать, другие – желанием купить продукты. И, конечно же, найти здесь покупателя на своё пальто можно было только, заручившись покровительством высших сил.
Мать снижала и снижала цену и уже не предлагала, а упрашивала людей купить её вещь. Шёл 1959-й год. Ещё в сердцах людей не зарубцевались раны, которые нанесла Великая Отечественная война и люди ещё были отзывчивы и чутки к чужой беде. Понимая, что эта женщина продаёт своё новое зимнее пальто за бесценок не от хорошей жизни, люди, и стоявшие за прилавком, и прохожие покупатели, входили в положение и пытались что-то посоветовать ей:
- Вы бы, женщина, сходили на барахолку! Там быстрее купят! Что же здесь за бесценок продавать?! Вещь-то, хорошая…
Мать схватилась за соломинку:
- А где эта барахолка?! Как туда пройти?!
- Да она-то недалеко… Но бывает только в воскресенье…
- Только послезавтра, - разочарованно констатировала мать и с надеждой просила – а, может быть, вы возьмёте у меня, а послезавтра продадите на этой барахолке и будете в выигрыше?! Это пальто только прошлой весной мы покупали за 150 рублей, а я прошу хоть половину! Деньги позарез нужны. Вон сыну надо ехать, а не на что билет купить…
Но люди поясняли ей, что у них нет таких денег. Ни здесь, ни дома. И, с присущей русскому сердцу отзывчивостью и сопереживанием, пытались ей ещё что-то посоветовать:
- Если кто и может купить, так это продавцы из Грузии, - подсказывали они маме и голосом, в котором слышалось откровенное осуждение, добавляли – у этих во все века денег хватало!
Вот мать и пристала к носатому и гортанному продавцу цитрусовых, который отнекивался, как мог, хоть его и соблазняло предложение купить за бесценок отличную вещь.
Мать, с упорством человека, находящегося в безвыходном положении, наседала:
- Купите, кацо! Жене купите! Она вас только похвалит!
- Слюший, женщина! Ты не панимаешь, что мне твой пальто не нада?! Я в Абхазии живу! Там круглый год – лето! Ну, зачем мне зимний пальто?!..
...Я и моя младшая сестрёнка 9-ти лет от роду, Зоинька, стояли поодаль и молча страдали. Мы не могли ничем помочь маме. Мы только чувствовали унизительность маминого положения, и нам было и больно за неё, и горько от нашего бессилия...
… Я отчётливо вдруг вспомнил, как мы всей семьёй ходили покупать себе обновки с моей первой «большой» зарплаты…
…Мы ещё жили во Владивостоке, когда я, уйдя в вечернюю школу с 8-го класса, поступил на дневные курсы водителей. Курсы были платные. И деньги надо было платить немалые для нас – 800 рублей. Эти деньги надо было сначала заработать. Поэтому старшая сестра – геолог пристроила меня в геологическую экспедицию коллектором. Проще говоря, разнорабочим, которому вменялись обязанности отрабатывать отобранные геологами экспедиции образцы минералов. То есть, делать простейшие химические анализы, упаковывать и складировать эти образцы в ящики. В экспедиции очень хорошо платили. Со всеми «накрутками» даже рабочему выходило 7-8 тысяч рублей за полевой сезон. Это были неплохие деньги, а для нас, так, прямо-таки, неслыханные!
Правда, путь к этим деньгам лежал через немалые трудности. И организационные – в экспедицию уезжали в начале июня, а 16 лет мне исполнялось только в конце октября. И физические – деньги такие давались за весьма не лёгкий труд…
Организационные трудности решили на удивление быстро: я, заручившись письмом, в котором Дальневосточный филиал Академии наук СССР, просил паспортный стол милиции города Владивостока выдать мне паспорт досрочно, в связи с отъездом в геологическую экспедицию, получил желанный документ за три дня хлопот. Конечно, никаких исключений в законе на этот счёт не было, но это было время, когда ещё в людях жило милосердие. И милицейский чин, который пошёл на это нарушение, отчётливо понимал, зачем подросток 15,5 лет отроду рвётся в геологическую экспедицию...
…Отработав сезон и получив на руки вот эти огромные «тыщщи», я был несказанно горд этим заработком и так давно желанным мною статусом «кормильца семьи». Я немедленно уплатил за обучение на курсах водителей и ещё, в этом новом статусе, буквально потащил и маму, и Зайку «покупать обновы».
Вот тогда впервые за всю свою жизнь я заимел «полный костюм». До этого мать покупала мне штаны отдельно и курточки отдельно. Так было дешевле. А сейчас я стал обладателем настоящего «взрослого» костюма! Накупили и Зайке всяких обнов, как самой младшей в нашей «усечённой» семье. И вот тогда мы с Зоей еле уговорили маму купить себе это зимнее пальто, на которое у неё никогда не хватало денег…
Помню, как у матери счастливо сияло её красивое лицо – как же – сын повзрослел! Она постоянно повторяла:
- Ну, зачем же мне такая роскошь… Деньги ещё понадобятся на что-либо важное… Мне вовсе не нужно зимнее пальто…
Она говорила одно, а её руки, ласково глядящие добротное и красивое сукно пальто, поглаживающие его каракулевый воротничок, говорили совсем другое. Как эта ещё молодая и красивая, несмотря на перенесённые нечеловеческие страдания военных лет, предательство мужа, пришедшего с войны целым и здоровым, но с «персональным адъютантом». Несмотря на тяжелейшую жизнь в беспросветной нищете, когда она проявляла титанические усилия по экономии каждого гроша на себе, с тем, чтобы этих грошей хватало её детям, как она, всё-таки, истосковалась по добротной и красивой одежде! И как ей, художнице по образованию и призванию, умеющей видеть и ценить красивое, было горько носить невзрачные обноски, вместо приличной одежды…
Она отказывалась, а сама продолжала гладить рукой материал пальто, даже не замечая, что слезинки безостановочно катятся у неё из глаз. Зоинька дотягивалась до маминой щеки и вытирала ей эти слезинки. Мы не переживали по поводу этих слезинок. Мы понимали, что это – слёзы радости. Мы хорошо знали, что в беде и горе наша мать никогда не позволяла себе слёз. Она группировалась вся на борьбу с бедой, она полыхала оптимизмом и жизнестойкостью, заряжая всех вокруг, она умела в такие минуты шутить и улыбаться, поддерживая упавших духом, и никогда не плакала! Уж Бог один ведает, откуда она черпала свои силы для этой жизнедеятельной душевной энергии…
…А деньги, действительно, были необходимы позарез. Мы сорвались из Владивостока от постоянных скандалов и ненависти зятя, от слёз сестры Мирославы, не смеющей его злобе что-то противопоставить, в эти кубанские края к маминому старшему брату Кириллу Тодосиенко. Брат, который знал о нашем удручающем бездомьи из писем мамы, позвал маму к себе, обещая ей помочь «поднять детей»…
… Дядя Кирюша прожил нелёгкую жизнь. Он, получивший прекрасное образование агронома ещё в царские времена, был отличным и ценным специалистом. Жил он обеспеченно и, как говорится, не ведая забот, пока однажды его не настигла беда: где-то в кампании он рассказал рискованный «политический» анекдот. Он не был никогда ни антисоветчиком, ни вообще политиканом. Он любил свою Страну, свою агрономию и отдавался любимому делу всей душой. Но, к своему несчастью, он был в любой компании, её душой. Это был красивый высокий кареглазый мужчина с буйной черноволосой «чуприной», свойский парень, любящий шутку и компанию друзей, отлично владеющий гитарой и имеющий красивый баритон. Всё это делало его любимцем женщин и рождала в рядах их мужчин стойкую неприязнь.
За этот анекдот, Кирилл Иванович Тодосиенко получил 10 лет ГУЛАГа. Из этих десяти лет, восемь он строил Беломоро-Балтийский канал…
…Освободила его хрущевская «оттепель». Восемь лет страшных смертельных лишений, однако, не уничтожили его природного «хохляцкого» юмора. Рассказывая мне об этих страшных годах, он шутил:
- Представляешь, племяш, когда я утром протрезвел и вспомнил, что произошло в компании, я стал думать, кто из присутствующих пяти человек, мог бы донести на меня в НКВД. Ничего не придумав, я решил идти в райотдел НКВД каяться. И всё бы обошлось «малой кровью», да на беду я долго собирался. И в НКВД я пришел… шестым…
Он рассказывал мне это, горько улыбаясь, но когда его взгляд падал на пачку моих папирос «Беломорканал», его руки осторожно касались пачки и он, теряя улыбку, тихо говорил:
- С той поры, Племяш, я не могу видеть эти папиросы. Мне так и видятся тонны костей, на которых построен этот канал…
…Дядю Кирюшу после реабилитации вызвали в Краснодар в Крайком КПСС и там, в точном совпадении с событиями, показанными в фильме «Чистое небо», видимо в те года такие события происходили не редко, вернули ему и правительственные награды, и партбилет.
Награды дядя Кирюша взял. А партбилет взять отказался:
- Лицемерить не хочу! А носить в кармане партбилет, а в сердце обиду на партию не считаю порядочным. Это был человек старой формации и «сжигание партбилета», когда отпала в нём надобность, было для него недопустимой аморальностью…
Это своей искренностью он зарезал своё возможное назначение на хорошую должность – перед реабилитированными его ранга власти заигрывали и откупались. Поэтому ему только назначили персональную пенсию и выделили пресловутых «пять соток» в утонувшем в грязи и бездорожье кубанском посёлке под неординарным названием, сохранившимся, видимо, с кавалерийских времён – «Конзавод № 93».
Конзавода там уже давным-давно никакого не было. Кое-как существовал колхозик, кажется, «Свет Ильича», в котором этот самый «свет Ильича» отключали в 24 часа, когда глушили из экономии дизель-генератор. На этом участке ему построили за государственный счёт небольшой домик, что по тем временам был весьма неплохой подарок от власти и, вдобавок, освободили от всяких налогов до самой смерти.
Получая высокую пенсию, а по сельской оценке, так просто царскую, дядя Кирюша жил в своё удовольствие на этих своих сотках, получая радость от свободы, от чистого воздуха, от миротворящего покоя. Изредка он выходил в сельмаг сделать свои немудрящие покупки: соль, сахар, хлеб, папиросы, да «погутарить» с односельчанами, среди которых он пользовался высоким авторитетом. Иногда он позволял себе, заигрывая с местными молодками, ущипнуть какую-нибудь, далеко не старую вдовушку, за укромное место, играя под сельского повесу, и шепнуть ей какую-нибудь скабрёзность во враз зардевшееся ушко. Вдовушек в те послевоенные годы по многострадальной Руси хватало, а любой мужик ценился на вес золота.
Наверное, не одна женская душа была согрета его израненным сердцем, которое, к тому же, несмотря на пережитые ужасные годы, находилось в крепком ещё мужицком теле, способном усладить женскую плоть. Его жена, как он писал маме, «на следующий же день побежала в НКВД писать заявление, отказываясь от связи с «врагом народа». И, хотя в те страшные года многие так делали хотя бы ради будущего детей, но, видимо, поступок его жены ранил дядю. И не только тем, что она так спешно отказалась. А ещё и тем, что столь же спешно поспешила найти ему замену…
Без сомнения, дядя Кирюша был очень сильным духом человеком. Но у него, как и у многих «сильных мужиков», была своя «ахиллесова пята» - женщины.
Поэтому, ублажая изредка сельских горемык-женщин, дядя Кирюша старался, чтобы его «набеги» не переросли в семейное житьё. То ли он продолжал любить свою жену, то ли был сыт по горло женской «преданностью», Бог его знает. Но дядя Кирюша, как любой мудрый человек, осознавал свои слабости, хоть и не мог их порой побороть…
…Но дядино «благое намерение» - «приезжай сестричка, будем вместе век коротать» - не состоялось. Пока мы к нему добирались из Владивостока на Кубань, в доме дяди Кирюши появилась молодая – на тридцать лет моложе! – хозяйка. И она, вцепившись намертво в дядю, не собиралась ни отдавать его нам, ни уживаться с «бедными родственниками».
Представляя её, дядя Кирюша хмыкнул:
- Вот… Еду в автобусе из райцентра, вижу, сидит молодуха понурая. Спросил: «Куда едешь-то?» Она ответила, что ей и ехать-то некуда… Пригласил переночевать… Вот так и прижилась…
И в тоне его слышалась и извинения перед мамой за неисполнение обещаний, и насмешка над своей влюбчивостью, и какое-то удивление, что его как-то незаметно для самого себя и наперекор его зарокам, окрутили. Естественно, что дальнейшие планы по нашему проживанию в доме дяди превратились в пыль. Надо было что-то решать. И решать спешно – приближалась зима. Уже молодая хозяйка находила повод для ссоры всё чаще. Апеллировать было, практически, не к кому. Как только начиналась перебранка, дядька хватал шапку и мчался из дома, куда глаза глядят…
…Заканчивалось лето. И надо было матери, как главе семейства, решать, куда нам на этот раз направлять свои стопы. Вообще-то, у нас было полно родственников. Но родня со стороны отца от нас молча, но наотрез отказалась. Прямо с того момента, как отец женой назвал не мою мать, а свою ВПШ, военно-полевую жену, как народ ёмко, метко и с издёвкой окрестил тех женщин, которые, пользуясь войной, строили своё зыбкое счастье на несчастии, честно ждущих своих воинов дома, законных жен. Вот уж, воистину, «кому война, а кому – мать родна»!..
Правда, у матери было много родни на Украине. И, в основном, это были сельские жители, которые жили трудно, трудились от рассвета до рассвета, но никогда бы не отказали в угле, да в куске хлеба родичу, как бы им самим трудно не было. Но, во-первых, до них надо было ещё добраться, во-вторых, вероятно, мать оставляла этот вариант на самый крайний случай. Возможно и оттого, что мечтала о менее трудной доли для своих детей, чем доля сельского труженика в послевоенной России.
Да и я, почувствовавший и поверивший в свои силы, горел чистым и жарким пламенем юношеского романтизма. Я свято верил, что в своей необъятной Стране – Союзе Советских Социалистических Республик – я не могу быть неприкаянным изгоем, что я обязательно найду место, где смогу не только получить работу, но и какую-то жилплощадь, где бы мы могли поселиться с моей маленькой семьёй…
…«От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, человек шагает, как хозяин, необъятной родины своей!» - пелось в одной из знаменитых патриотических песен того времени. И эта было правда. Пусть с налётом, присущего тому времени, романтизма, но - ПРАВДА!..
…Те, у кого наворачиваются на глаза слёзы, а в горле встаёт какой-то ком, когда он смотрит старые фильмы, допустим, «Я шагаю по Москве», меня поймёт. А если же такой найдётся, кто не поймёт и начнёт блевать расхожими афоризмами, выдавая свою зомбированность и короткую не благодарную память в адрес великой державы, которую мы потеряли, пусть его! Мы говорим на разных языках. Да и не для его глаз писаны эти строки!..
…Правда, мой оптимизм несколько слабел оттого, что, когда я проезжал Москву, меня на вокзале обокрали. Конечно, по любимой маминой поговорке «Нищему пожар не страшен!», особо московским ворам в моих карманах поживиться было нечем, но вот о пропавших «правах», водительском удостоверении, я, конечно, жалел несказанно. Во-первых, я очень гордился этим своим первым в жизни «дипломом об образовании» и горжусь этим «рабочим дипломом» до сих пор.
…Однажды по дороге на дачу, меня остановил ГИБДДешник. Рассмотрев мои «права», которые давали мне право управления любым транспортом, от мотоцикла, до автопоезда и автобуса, уважительно протянул:
- О-о-о-о! Полный кавалер!
И это было мне, испытавшему за свою жизнь немало триумфальных моментов, очень приятно. И я подумал, что и среди хапуг, изобилующих и процветающих в органах ГИБДД, редко, но попадаются люди, которые уважают высшие рабочие квалификации, а не толщину кошелька проверяемых…
…Кроме указанного, отсутствие «прав» резко снижало мои шансы на выживание и акклиматизацию в новой среде. А для того, чтобы сдать на дубликат «прав», надо было вызвать «по месту постоянного жительства» свою водительскую карточку из Владивостока. А это было дело идолгое, и немыслимое. Так надолго мы задерживаться на Кубани не могли. Да и этого самого «постоянного места жительства» ни я, ни члены моей семьи просто не имели. Говоря современным жаргоном, мы были БОМЖами. И мама, и я, и даже малышка Зайка. Хотя такого понятия в той светлой стране, в которой мы тогда жили, просто не было…
…Попытка заработать денег на месте – а я не гнушался никакой работой – большого успеха не имела. Дядька меня пристроил в колхоз прицепщиком. Но, за эту работу платили только трудоднями, то есть натуральными продуктами и, чтобы их превратить в деньги, надо было отстоять на колхозном рынке немало времени. А для нас каждый день был на вес золота – в глаза светила осень. Правда, эта работа прицепщиком мне немного согревала душу. Тракторист, у которого я был в прицепщиках, узнав, что я – водитель, стал использовать меня в качестве сменщика и я, истосковавшийся по баранке, с радостью водил по необъятному полю его гусеничного коня, вспахивая под озимые поля. А довольный тракторист, раскупорив заткнутую кочерыжкой от кукурузного початка, бутылку с припасённым самогоном, хлебнув из неё два смачных глотка, заваливался под ближайшей скирдой и храпел, едва ли не заглушая звук тракторного мотора…
…Вот и было решено на семейном совете, что я куда-нибудь поеду, устроюсь на работу, (обязательно с жилплощадью!), получу аванс и вышлю его маме с Зайкой, чтобы они приехали ко мне. Решение это было отчаянно смелым и для тех славных времён, а по нынешнем временам и вовсе несбыточным, и даже авантюрным, смертельно рискованным. Но тогда в России не было «достижений демократии». Ещё людей не убивали стаи наркоманов, в надежде добыть средств «на дозу». А БОМЖей не забивали насмерть бейсбольными битами «резвящиеся» ублюдки, для которых школой были голливудские боевики и нравы, порождённые «рыночной экономикой». Ещё не добывали человеческие тела «на органы», хорошо организованные и оснащенные преступные группировки, в которых подвизались и врачи, забывшие начисто о клятве Гиппократа, и милиционеры, забывшие присягу, честь и совесть…
Мамина торговля закончилась неожиданно. Нам, бедолагам, помог Его Величество Счастливый Случай. Или, точнее, Провидение, которое посылало нам в самых трудных минутах жизни встречу с хорошими людьми. Торговля на колхозном рынке нашими вещами закончилась тем, что маму и вместе с нею и нас – куда нас было девать – забрал милиционер, наблюдающий за порядком на рынке. Забрал он нас в свой оперпункт «за нарушение правил торговли». А так получилось, что он, выслушав горький мамин рассказ, тяжело вздохнул, отложил протокол, который было, взялся заполнять, да… принялся помогать нам продавать вещи. Он вызвал какую-то женщину, которая торговала на толкучке поддержанной одеждой и, яростно торгуясь с ней, как будто это были его жизненные интересы в каждом выторгованном рубле, помог нам выручить сумму, которую мама и не надеялась получить – целые 150 рублей!..
…Куда мне ехать мы ещё не решили, надеясь, что решение придёт в ходе событий. И вот мы на станции Усть-Лабинская. Планы составляли мы по-военному, на ходу, в марше. Я с большим трудом уговорил маму вырученные деньги распределить так: 100 рублей им с сестрёнкой и 50 рублей мне. Мать долго упорствовала, но довод о том, что ещё неизвестно, когда я смогу им выслать деньги на приезд ко мне и, возможно, ей придётся из этих денег покупать билеты, сразил её.
Я пошёл изучать расписание движения поездов. Поскольку, для меня было абсолютно безразлично в какую сторону ехать, а станция Усть-Лабинская - узловая, то есть пути с неё ведут на все стороны света, то единственное, что меня лимитировало, это стоимость проезда. Поэтому станцию своего назначения я искал… по прейскуранту стоимости билетов! Наверное, так покупал билеты на поезд на этой станции человек впервые! Насколько хватит денег. Неожиданно мне в глаза попало название города – Сухуми. Привлекло оно меня тем, что было написано более крупными буквами, значит, как понял я, это большой город. А в большом городе легче устроиться на работу. Окончательно меня убедила сумма стоимости проезда, указанная против города Сухуми – 47 рублей. Это не только согласовывалось с моим бюджетом, но даже оставалось 3 рубля на непредвиденные расходы…
…Наверное, меня не поймёт молодой читатель. Если его вообще заинтересует моё немудрёное повествование. Он или не знал, или забыл уже о ценах в той стране, которую мы потеряли. А цены были таковы, что в курортных городах летом, на пляжах, как говорится, «яблоку негде было упасть». Да и на улицах. Ибо там отдыхали миллионы советских людей - простых тружеников. И не родственников абрамовичей, будь они не к ночи помянуты, нечистые! И не миллионеров. А простых рабочих, врачей, учителей, студентов. Мне в Сочи приходилось как-то познакомиться с четой новобрачных. Они в подарок от родителей на свадьбу получили мотоцикл Java и на нём решили укатить на отпуск в Сочи. Их не ограбили по дороге бандиты. Не убили мужа подонки, промышляющие по дорогам страны ныне. А молодую жену не изнасиловали беспредельщики или те же ГИБДДешники на отдалённых постах, которые подчас промышляют тем же разбоем.
Это было счастливое время, когда родители могли своим детям дарить на свадьбу импортные мотоциклы. Когда, выходящие на пенсию, могли купить в беспроцентную рассрочку мебельный гарнитур, цветной телевизор, холодильник…
Это было счастливое время, когда все были так уверены в завтрашнем дне, что играли на работе в «долгоиграющие» «чёрные кассы». И эта была не нынешняя «зарплата из чернухи», спасающая кошельки хозяев и хозяйчиков от налога, а работников лишая нормальной пенсии, а касса взаимопомощи трудящихся.
Это было время, когда пенсионеры пользовались уважением у населения, так как на их пенсии можно было не только вполне прилично прожить, но ещё и «подкидывать молодым». Когда эти молодые, встав на очередь на квартиру, могли быть абсолютно уверенными, что получат её через 10,максимум, 15-ть лет.
Новую.
Бесплатную.
В подарок от их народного государства.
Это было время, когда женщины, одобряя этот строй и страну, голосовали за всё это своими… родами! И Россия не вымирала, а прирастала…
…Так удачно сложилось, что поезд на Сухуми уходил через час. Я купил билет и мать, продолжая оценивать мой выбор, с присущим ей оптимизмом, проявлявшимся у неё особенно в трудные минуты, вслух рассуждала:
- Наверное, сынок, это Господь тебе подсказал Сухуми… Там тепло… А мы всё равно всё теплое своё продали…
…Она хорошо держала удары судьбы, моя неповторимая, моя незаменимая, моя удивительная мамочка! Провожая 18-летнего сына в никуда. Практически, без копейки денег. Она верила в лучшее и вселяла эту уверенность в своих детей, вооружая их этой верой и в Добро и в постулат, что человек – творец своей судьбы…
…Через час я стоял в тамбуре вагона и через плечо проводника смотрел на мать и Зайку семенящими вслед за тронувшимся поездом и махавшими мне на прощание. Мать и здесь осталась себе верна. Она не плакала! Она – улыбалась и кричала что-то весёлое и ободряющее.
И только глаза…
Удивительные добрые лучистые мамины глаза были полны не выплесканных слёз…
Станция Усть-Лабинская, которую я видел в первый и в последний раз в своей длинной жизни, отплывала назад. В хвост поезда.
В прошлое…
Я немного грустил от первого серьёзного расставания с самыми дорогими мне людьми, но и с надеждой смотрел в будущее и думал:
«Что же ждёт меня завтра в этом незнакомом экзотическом Сухуми?!»
19.04.2012г.
Питер.
|
