дьявольский orange закатного шара рдеет над ухом огненной сферой, раненой ласточкой бьется кривая горизонтальной дали; примерно
на расстоянии – дланью подать – тёмное море, волны-сирены, тенью сиреневой пенная рать, гребней сапфировых рваные вены.
месяц заточенный режет равнин облачно-карих, небесно-дремучих, сумрак прожаренный, и исполин влажный утёс отливается тучей.
бег сатанинский плеяд и пожар кедров кудрявых; с аллей-одиночек, в алых следах поцелуев, скрижаль – течь многоточия ангельской ночи.
дьявольский orange закатного плена – зеркало в зеркале, ленное лоно, мясо созвездий, тело вселенной, голая нежность галькой в ладони.
небо хребтом южной свечи на расстоянии шёпота; снова, искрой, летящей болидом в ночи, вечно-прибитой к глазам астронома,
меня уносит с прибрежных штрихов, губ рубиновых пыль развевая, к жертвеннику, где рубин струит кровь в дьявольский orange закатного края;
и на краю, обрезаясь о течь, течь многоточия вечных проклятий, я опускаюсь на дно, чтоб залечь завтрашним светом, утренним ядом,
смолью термальных ключей и лучей, сталью травы, переплавленной в август, мёдом бёдер мулатки и чем- то ещё, что в узел связалось,
узел морской; крестом и листом чистым, как чайки меловый свист, творю молитву твари пред сном, боем прибоя падая ниц.
|