Это не море, что между нами. Это не пропасть, что между нами. Это не время, что между нами. Это нас двое, что между нами.
Лея Гольдберг
*** Она говорит: "Ненавидь меня за то, что я уезжаю". Она говорит: "Ты, конечно, меня забудешь". Я не отвечаю, не отвечаю. Как можно ей объяснить, что я ее помню, и дальше буду? Как можно ей объяснить, что не только она за мною, что и я за нею, что за нею вся моя крона, все мои корни, что я ее ощущаю лбом, плечами, спиною, что даже когда ее нет, я храню ее в пантеоне? Она говорит: "Ты так ко мне равнодушен!". Она говорит: "Я в тебе себя не различаю". Я не отвечаю, не отвечаю. Зачем говорить? Ведь она разучилась слушать. Она говорит: "Делай все, что угодно: атакуй, нападай, убей, только не безразличье". Я не отвечаю. Я настолько же пленник, как и она несвободна. Не понимает. Мания невеличия. Она говорит: "Ты зачем на меня не падок? Зачем говоришь о них, а меня не видишь?" Я не отвечаю. Я ведь пью аромат ее паток, хожу по следам ее пяток. Не верит. И для нее это финиш. Она говорит: "Ты меня не снишь и не ищешь". А хочет сказать: "Попроси, чтобы я осталась". Я не отвечаю. Излишне. Она ведь бывает хищной. И после себя оставляет усталость. Она говорит: "Мне надоело крутить кульбиты! Искать твоего внимания - надоело!" Я не отвечаю. Ей вообще ничего не надо делать. Я и так давно хожу по горло ею залитый. Она говорит: "Я хочу доказательств. Мне это больше всего на свете нужно!" Я не отвечаю. Бессмысленное разбирательство. Как доказать реке, что она не лужа? Спрашивает удивленно: "Неужели ты обо мне иногда вспоминаешь?", и смотрит так несуразно, что еще немного, и я поверю. Я не отвечаю. Цели не сообразно. Абсолютно напрасно. Встаю, ухожу и за собой закрываю двери. Она бежит за мной. Руками, как будто за плащаницу, схватилась за куртку. Смешная, похожая на ученицу, на школьном дворе застуканную с окурком. Зачем пристает ко мне? Я все равно отвечать не намерен. Она уже не говорит, кричит, делает судорожный глоток. Истерика? Вытри сопли. Я не отвечаю. Я достаю бумажный платок. Река выходит из берега. Черт, неужели за этими волнами скрыто столько печали? Смотрит. Глазами в глаза впилась отчаянно. Заканчивай эту бодягу. Скажи то, что действительно хочешь сказать, сделай милость. Не отвечает. Не может. Бедняга. Как ей сказать, что она до потери памяти долюбилась? Она орет: "Оставь меня, наконец, в покое! Сделай так, чтобы не было тебя никогда, нигде!". Я не отвечаю. Право, на кой? И так слишком много места отведено этой ее ерунде. Она говорит, говорит, а я больше слышать ее не хочу. Я закрываю руками лицо. Я не желаю платить за нее столько, сколько плачу. И больше смотреть не могу на безымянное ее золотое кольцо. Палач палачу. Она истерит: "Ты надо мною смеешься? Предатель, завистник, Каин! Это не шутки, я не шучу!". Она говорит, говорит, говорит, и каждое слово в моих ушах - динамит. Она говорит, а я молчу. Вот и она замолкает. И вот между нами тишь. Неужели услышал бог? Благословенное, долгожданное ее молчание. Я предлагаю ей хлеба кусок, гефильте фиш, горячего чаю. Все что угодно, лишь бы рот на замок. И я отвечаю: "Я буду по тебе скучать. Я уже, уже по тебе скучаю". Я говорю: "Я не хочу, чтобы ты уезжала. Но разве тебе это впрок? Ты мне не поверишь. Cлов моих никогда не хватало, и с каждым словом, меня становилось все меньше". Я говорю: "Ты в моих глазах уже отражаешься ночью и утром. Но в это поверить так трудно, правда, же? Правда. Поешь, отдохни. Вот так. Когда ты вернешься, тогда и наступит завтра". Она молчит, а пальцы ее стучат, стучат по потрескавшейся батарее. И хлеб мой и рыба во рту у нее горчат. Если бы только слова могли ее отогреть, но они ее не отогреют. Мы молчим, и между нами дома, леса, заснеженные автостопы, десятки женщин, десятки мужчин, носы, глаза, Америки и Европы. Молчим, а между нами стол, еда, батон, разломленный посередине, реки застывшей холода, и двое нас и взглядов наших иней. Ей холодно. Укрыть бы ее срочно. Я думаю, она меня простила, как я ее простил, хоть не жалеет сил, чтоб этот изо льда сварганенный настил казался прочным. Она молчит, и я ее не трону, хоть хочется до дна в себя вобрать - ее шипастый щит, колючую корону, и всю ее у трона разгневанную рать. Она молчит, жует кусочек хлеба; похоже, ей хватило проверять. А между нами - я, она и небо. И страшно, очень страшно потерять.
|