Цветаева: «Германия - мое безумье! Германия - моя любовь...»
«Моя страсть, моя родина, колыбель моей души! Крепость духа, которую принято считать тюрьмой для тел!» - пишет Марина Цветаева в своих дневниках в 1919 году. И далее: «Когда меня спрашивают: кто ваш любимый поэт, я захлебываюсь, потом сразу выбрасываю десяток германских имен. Мне, чтобы ответить сразу, надо десять ртов, чтобы хором, единовременно... Гейне ревнует меня к Платену, Платен к Гёльдерлину, Гёльдерлин к Гёте, только Гёте ни к кому не ревнует: Бог!»
— Что вы любите в Германии?
— Гёте и Рейн.
— Ну, а современную Германию?
— Страстно.
— Как, несмотря на...
— Не только не смотря не видя!
— Вы слепы?
— Зряча.
— Вы глухи?
— Абсолютный слух.
— Что же вы видите?
— Гётевский лоб над тысячелетьями.
— Что же вы слышите?
— Рокот Рейна сквозь тысячелетия.
— Но это вы о прошлом!
— О будущем!...
Называя Германию своей родиной, Цветаева, конечно, имеет в виду свою духовную связь с этой страной. Она родилась в России и, как известно, очень ее любила, но в то же время «…страсть к каждой стране как к единственной» была совершенно в духе ее характера и темперамента. Только почему именно Германия занимала в душе поэта такое огромное место?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы обратились к документальным источникам: дневникам самой Марины («Выдержки из дневников 1919 года), «Воспоминаниям» ее сестры Анастасии (сестры не просто без слов понимали друг друга, они одинаково чувствовали и думали, в унисон читали стихи и в унисон жили) и мемуарам И.Одоевцевой «На берегах Сены».
А. Цветаева в полной мере воссоздает атмосферу семьи профессора Ивана Цветаева. Сам он всю жизнь верой и правдой служил науке и прекрасному античному искусству. Воспитанием детей (от первого и второго браков) в основном занималась его вторая жена - Мария Мейн, наполовину полька, наполовину немка по национальности и страстный романтик по характеру. Прекрасно образованная и необыкновенно одаренная, особенно в музыкальном плане, она передала двум своим дочерям (Марине и Анастасии) все, чем жила сама: «…музыка, природа, стихи, Германия…», и настоящую любовь к высшему проявлению немецкого искусства – романтизму.
В своих дневниках 1919 года Марина писала: «От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию…» И далее: «Я, может быть, дикость скажу, но для меня Германия — продолженная Греция, древняя, юная. Германцы унаследовали. И не зная греческого, ни из чьих рук, ни из чьих уст, кроме германских, того нектара, той амброзии не приму…»
Первая очная встреча Марины и Аси Цветаевых с Германией состоялась в 1904 году. Летом этого года - с 19 июля по 13 сентября - они всей семьей жили в маленькой деревушке Лангаккерн в Шварцвальде (а до этого сестры год учились во французском пансионе в Швейцарии). Радость встречи с отцом и матерью в уютной гостинице Gasthaus «Zum Engel» была еще полнее от того, что они снова окунулись в привычную атмосферу своего детства:
Мы лежим, от счастья молчаливы,
Замирает сладко детский дух.
Мы в траве, вокруг синеют сливы,
Мама Lichtenstein читает вслух.
Марина Цветаева (выдержки из дневников 1919 года):
Местечко Lochwitz под Дрезденом, мне шестнадцать лет, в семье пастора — курю, стриженые волосы, пятивершковые каблуки (Luftkurort. Климатический курорт, система доктора Ламана, — все местечко в сандалиях!) — хожу на свидание со статуей кентавра в лесу, не отличаю свеклы от моркови (в семье пастора!) — всех оттолкновений не перечислишь!
Что ж — отталкивала? Нет, любили, нет, терпели, нет, давали быть. Было мне там когда-либо кем-либо сделано замечание? Хоть косвенный взгляд один? Хоть умысел?
Это страна свободы. Утверждаю…
…О мальчиках. Помню, в Германии — я еще была подростком — в маленьком местечке Weißer Hirsch (Белый олень), под Дрезденом, куда отец нас с Асей послал учиться хозяйству у пастора, — один пятнадцатилетний, неприятно-дерзкий и неприятно-робкий, розовый мальчик как-то глядел мои книги… «Zwischen den Rassen» («Между расами») Генриха Манна…
А Асю один другой мальчик, тоже розовый и белокурый, но уж сплошь-робкий и приятно-робкий, — маленький commis, умилительный тринадцатилетний Christian — торжественно вел за руку, как свою невесту…
А другой — темноволосый и светлоглазый Hellmuth, которого мы, вместе с другими мальчиками (мы с Асей были «взрослые», «богатые» и «свободные», а они Schulbuben (Школяры, которых в 9 ч. гнали в постель) учили курить по ночам и угощали пирожными, и который на прощанье так весело написал Асе в альбом: «Die Erde ist rund und wir sind jung, — wir werden uns wiedersehen!» («Земля круглая, а мы молоды, — еще увидимся!»)
А лицеистик Володя, — такой другой, — но так же восторженно измерявший вышину наших каблуков — здесь, в святилище доктора Ламана, где и рождаются в сандалиях! Hellmuth, Christian, лицеистик Володя! — кто из вас уцелел за 1914-1917 год!
Общие для обеих сестер темы - мальчики, легкомысленные молодые шалости, столь простительные в эти годы… Но Анастасия отчетливо понимает превосходство Марины и во всем ей уступает. А сама Марина в это лето по-юношески самоутверждается: короткая стрижка, «пятивершковые» каблуки (это на курорте - по горам и лесам!) и уж что совсем неприлично для молодой девушки, - курит!– в противовес всем остальным обитателям этого оздоровительного места. И главное, она вся погружена в собственный внутренний мир: свидания с кентавром, грезы, стихи Гете, Новалиса, Гейне... Впоследствии Марина вполне оценила, что тогда ее никто не осуждал - принимали такой, какая она есть: «Это страна свободы».
Но наиболее значительное событие этих дней - литературно-музыкальный вечер на богатой вилле, куда повела сестер фрау пастор, и встреча с «волшебного вида старушкой», сказочницей, «старой феей».
Марина Цветаева (выдержки из дневников 1919 года):
«Германия — страна чудаков» — «Land der Sonderlinge». Так бы я назвала книгу, которую я бы о ней написала (по-немецки). Sonderlich. Wunderlich (Особенно. Удивительно). Sonder и Wunder в родстве. Больше: вне Sonder нет Wunder, вне Wunder — нет Sonder.
О, я их видела: Naturmenschen (Людей природы) с шевелюрами краснокожих, пасторов, помешавшихся на Дионисе, пасторш, помешавшихся на хиромантии, почтенных старушек, ежевечерне, после ужина, совещающихся с умершим «другом» (мужем) — и других старушек — Märchenfrau, сказочниц по призванию и ремеслу, ремесленниц сказки. Сказка, как ремесло, и как ремесло кормящее. — Оцените страну.
О, я их видела! Я их знаю! Другому кому-нибудь о здравомыслии и скуке немцев!
Что больше всего поразило и восхитило на этом вечере Анастасию и Марину Цветаевых? Импровизация, вдохновение, – проникновение сказочницы в их любимый романтический мир сказки. Но Марина, кроме того, обращает внимание на востребованность ремесла местной сказительницы, это ей кажется особенно ценным: «Мое вечное schwarmen (увлекаться, мечтать). В Германии это в порядке вещей, в Германии я вся в порядке вещей, белая ворона среди белых...» Не случайно через 4 года (1914 год, начало мировой войны), привычно и легко рифмуя русские и немецкие слова, Марина бросается на защиту своей Германии:
Ты миру отдана на травлю,
И счета нет твоим врагам,
Ну, как же я тебя оставлю?
Ну, как же я тебя предам?
И где возьму благоразумье:
«За око-око, кровь-за кровь»,
Германия-мое безумье!
Германия-моя любовь!
Ну, как же я тебя отвергну,
Мой столь гонимый Vaterland
Где все еще по Кенигсбергу
Проходит узколицый Кант,
Где Фауста нового лелея
В другом забытом городке-
Geheimrath Goethe по аллее
Проходит с тросточкой в руке.
Ну, как же я тебя покину,
Моя германская звезда,
Когда любить наполовину
Я не научена, — когда, —
— От песенок твоих в восторге —
Не слышу лейтенантских шпор,
Когда мне свят святой Георгий
Во Фрейбурге, на Schwabenthor.
Когда меня не душит злоба
На Кайзера взлетевший ус,
Когда в влюбленности до гроба
Тебе, Германия, клянусь.
Нет ни волшебней, ни премудрей
Тебя, благоуханный край,
Где чешет золотые кудри
Над вечным Рейном-Лорелей.
(Москва, 1 декабря 1914)
В дневниках 1919 года, Марина вполне зрело анализирует свое особое отношение к немецкому романтизму: «Исполнительность немецких тел вы принимаете за рабство германских душ! Нет души свободней, души мятежней, души высокомерней! Они русским братья, но они мудрее (старше?) нас. Борьба с рыночной площади быта перенесена всецело на высоты духа …У них нет баррикад, но у них философские системы, взрывающие мир, и поэмы, его заново творящие…»
Однако для большинства людей той эпохи немецкий романтизм был уже исторически отдаленным, пройденным этапом культурной жизни. А Марина Цветаева все еще жила по его законам. Переносила их в реальную действительность. Окружающим это было непонятно и даже странно, но для сестер Цветаевых – совершенно нормально. Доказательством тому вся дальнейшая жизнь Марины…
Следующая ее встреча с Германией состоялась только в начале эмиграции. В 1922 году Марина принимает решение ехать в Чехию к своему мужу, Сергею Эфрону, чудом уцелевшему во время революции и гражданской войны (он воевал в белой Добровольческой армии). Любящая женщина, спасающая свою семью, она действует безоглядно и бесповоротно, бросаясь к нему навстречу с дочерью Ариадной (младшая, Ирина, к тому времени уже умерла с голода). Но Марина не просто женщина, она - поэт и к тому же убежденный романтик:
Я с вызовом ношу его кольцо!
- Да, в Вечности – жена не на бумаге…,
- писала она в стихотворении, посвященном Сергею Эфрону в 1914 году. И еще:
В его лице я рыцарству верна,
Всем вам, кто жил и умирал без страху! –
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы и идут на плаху.
Трудно сказать, насколько адекватно оценивала Марина близкого ей человека в молодые годы, поменяла ли она свое представление о нем уже в уже зрелый период. Может быть, она понимала, что он, как и тысячи других в ту роковую эпоху, просто запутался и растерялся. Но, верная однажды данному слову, Цветаева всегда поступает, как жена декабриста. Романтизм, долг, жертвенность – это у нее в крови! Так же, как ощущение собственной своей исключительности и поэтического величия.
Но, как оказалось, именно в те - самые обездоленные и голодные революционные годы - она была вполне счастлива и любима как поэт. Можно сказать, что тогда ее не просто любили, - обожествляли! И покинув Россию, Марина Цветаева навсегда потеряла любовь и понимание своей публики. По ее собственному признанию, «…из страны, в которой ее стихи были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни ее, ни чьи-либо стихи никому не нужны». В какую страну?
Несколько месяцев М.Цветаева жила в Берлине, затем в предместьях Праги, а последние годы – недалеко от Парижа. Эмигрантский мир принял Цветаеву более чем сдержанно. И.Одоевцева вспоминает, что многих тогдашних русских в Берлине или в Париже раздражало и коробило в Марине как раз то, что так восхищало в Москве: «неудержимый размах», «мифотворчество», «эгоцентризм»…Поэтому с большинством из русских литераторов-эмигрантов (Адамович, Иванов и др.) у нее сложились непростые или даже неприязненные отношения. А сама она всегда выглядела так, «как будто готова принять бой… »
Период эмиграции для Цветаевой был трудным во всех отношениях. Она старалась, держалась, как могла. Родился сын, росла дочь, семья жила случайными заработками. Сочетать художественное творчество и повседневный домашний труд – удел обычного человека, совсем не такого, какой была Марина. Но именно в то время она создает много талантливейших произведений, к сожалению, так и не разбивших равнодушия эмигрантской публики. А когда стало известно о связях С.Эфрона с советской разведкой, ее просто обдали обидным холодным презрением. И в самые страшные годы сталинских репрессий Цветаева принимает решение вернуться в Россию, рыцарски последовать туда вслед за своим мужем (вынужденным бежать в СССР) и дочерью (в 16 лет принявшей советское гражданство).
В 1938 году в Париже, в одну из самых сложных минут своей жизни, накануне возвращения из эмиграции, на вопрос Ирины Одоевцевой, действительно ли она рада, что возвращается в Россию, Марина ответила: «Ах нет, совсем нет. Вот если бы я могла вернуться в Германию, в детство… В России теперь все чужое. И враждебное мне. Даже люди. Я всем там чужая».
К сожалению, предчувствия ее не обманули: С.Эфрон очень скоро погиб в сталинских застенках, дочь Ариадна была арестована и много лет находилась в заключении. Та же кара постигла и сестру Анастасию только еще раньше (расплата за то, что однажды в Праге она навестила Марину). Последние два года жизни в Советском Союзе были омрачены не только полным забвением и оскорбительной нищетой (заметим, что когда-то профессор И.Цветаев подарил стране три музея!), но и драматическим разладом отношений с семнадцатилетним сыном Георгием. И наконец – выход из положения: Марина сама сводит счеты со своей жизнью. Итог вполне закономерный. Для такого романтика, какой была Марина Цветаева.
На протяжении своей жизни она дважды примеряла на себя смерть: семнадцатилетней и в феврале 1941 года:
Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь
Пора гасить фонарь,
Наддверный….
А 31 августа 1941 года в Елабуге она снова приходит к этой мысли. По выражению Бориса Пастернака, Марина Цветаева «… спряталась в смерть, сунув голову в петлю, как под подушку»…
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Тема фашизма с неистовой силой звучит и в более поздних стихах цикла поэта «К Чехии» (1939). Здесь цветаевские строки, посвященные стране, которую она с любовью называла «Моей Германией», полны презрения и отвращения:
Германия!
Германия!
Позор!
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь — сказками туманила,
Днесь танками пошла.
Все стихотворение цикла пронизано негодованием, экспрессией. И это закономерно. Ведь фашизм несет в себе разрушительное начало, он калечит судьбы миллионов людей. Поэтому не может восприниматься благом даже Цветаевой, которая безумно любила Германию.
|
